Десять жизней Мариам

22
18
20
22
24
26
28
30

Напоследок сказала мастеру Грэму, чтоб хотя бы два восхода солнца не позволял миз Эми вставать с постели, и пошла по дороге, огибающей восточную окраину фермы Браунов. Здесь Браун посадил кукурузу. Как и везде в долине в этом году, она хорошо росла, местами вымахав в человеческий рост. На шелковистые метелочки, словно заблудившееся облако, опустился туман. Даже подумать страшно, сколько трудов уйдет, чтобы все это собрать. Кругом ни души, тропка кривая, но мои ноги ходили по ней столько раз, что двигались сами по себе.

На границе ферм Брауна и Джона Истмана дорога разветвлялась. Здесь поля упирались в заросли белых кленов, почтенные гиганты охраняли выход на невозделанную возвышенность. Маккалох как-то говорил, что деревья здесь древнее святого хитона Господня, что они были старыми уже в те времена, когда охотники чероки кочевали по стране вслед за бизонами и гонялись за лосями.

По дороге прежде возили лес, а на ручье, пока он не пересох, стояла мельница. Я пошла северным ответвлением по старой индейской охотничьей тропе, ведущей в лес. Эта часть Вирджинии отличалась и от низменностей, где я жила раньше, и от болот Джорджии и знойного Рифа Цезаря и совсем ничем не напоминала мои родные места. Деревья тут стояли так плотно, что и днем под ними клубились сумерки. Кое-где виднелись голые скалы с темными дырами пещер: и неглубоких, вроде гротов, и тянущихся под землей на многие мили. Все они хранили множество тайн и вдохновляли рассказчиков на истории о привидениях, гнездах фей, логовах троллей или иных тварей – в зависимости от настроения авторов. Я и сама сочинила одну, про белого паука размером с кошку, который ел на ужин кроликов и белок, а в пещере устроил гнездо. Поскольку у меня была определенная репутация и одни называли меня «африканской ведьмой», а другие – «гичи»[67], эта байка отпугивала любопытных. И сочинила я ее не на ровном месте: белого паука видела своими глазами, но он был размером с кончик пальца и потому на белок не покушался.

Ежели не знать, где вход в Индейскую пещеру, то и с десяти футов не разглядишь. Его прикрывала роща невысоких деревьев, цветущие кустарники, подсолнухи и плющ, вьющийся по скале, – получался этакий зеленый холмик. Нипочем не догадаешься, что под ним скрыт темный проем, незаметный даже с наилучшей точки обзора, от ручья, куда на рассвете и в сумерках по очереди приходили напиться олени и койоты. Пещера была изолированной, располагалась на полпути к вершине хребта, в безлюдной части леса, в стороне от дорог: ближайшая, считавшаяся хоть немного проезжей, проходила как минимум в полумиле отсюда. Любому, кого сюда заносило, скажем всаднику, скакавшему по старым бизоньим тропам через холмы и вздумавшему остановиться напоить лошадь, незачем было выбираться из оврага и подниматься по гребню.

Все это делало пещеру почти идеальным убежищем для беглецов. Хотя, конечно, под ее сводами оказывались не только они. Пещера служила любовным гнездышком, убежищем от непогоды, стоянкой для отрядов индейцев чероки – словом, пристанищем для всех тех, кому требовалось теплое, сухое и укрытое от посторонних глаз место. За минувшие годы я нашла там кости животных, мундштуки от трубок, остатки костра и разбитую чайную чашку. На мягком известняке у входа некие «А» и «Д» вырезали свои инициалы. В задней части, где пещера сужалась практически до щели, в которую могло протиснуться лишь небольшое животное, предыдущий обитатель нарисовал на стенке целую охотничью сценку: отряд пеших людей с луками, стрелами и копьями, лося и медведя. Даже мои усталые глаза хорошо различали в тусклом свете росчерки угля и красной охры.

Стояла такая тишина, что слышно было дыхание бабочки. Я свистнула. Посвистом щеглихи. Ответил другой щегол. Самец. Я отодвинула в сторону ветки сирени и вошла.

Гость уже ждал меня.

– Спасибо, миссус, – сказал он, в один присест съев принесенную мной еду и выпив чуть не полгаллона воды. Потом громко рыгнул и тут же покраснел. – Прошу прощения.

Я улыбнулась, порылась в корзине и достала рулон тряпок и небольшую кастрюльку.

– Дай-ка гляну твою руку.

Он порезался. Рана пока не гноилась, но чтобы этого и не случилось, ее следовало почистить и обработать. Он морщился, пока я занималась его рукой, но ничего не сказал, а только благодарно улыбнулся.

– Как тебя зовут?

– Хар… Генри, миссус.

Я снова улыбнулась. У молодого человека явно имелись манеры.

– А фамилию ты себе выбрал? Какая была у твоего хозяина?

– Да, выбрал, – поспешно ответил Генри. За резким тоном ощущалась история. – Джонсон. Это… пусть будет Джонсон. Моего отца звали Джон.

– Хорошо, мистер Джонсон. – Я похлопала его по руке. – Готово. – И протянула сложенный кусок полотна и мазь. – Прежде чем лечь спать, сними повязку, промой чистой водой и осторожно промокни. Дай ране подсохнуть на воздухе, а когда соберешься уходить, снова тщательно забинтуй.

Я хотела спросить парня, откуда он и куда направляется, но не стала. Мне следовало накормить гостя, обработать раны и подготовить к следующей остановке в его путешествии. Когда, где и какой будет эта следующая остановка, меня совершенно не касалось и, скорее всего, не было известно ему. Впрочем, новоявленный мистер Джонсон без колебаний удовлетворил мое невысказанное любопытство.

– В Канаду направляюсь, миссус, – пояснил он. – Для кого-то там земля свободы, надеюсь, и для меня. Двоюродный брат нашел работу на ферме в Онтарио, недалеко от города Амхерстбург, туда и иду.

– До свидания, мистер Джонсон, – сказала я, прежде чем покинуть гостя. У меня сдавило горло, глаза наполнились слезами: что-то в этом парне такое было. В голову пришли слова Долли, и я добавила: – Ступай с Богом – Vaya con Dios. Иди с любыми богами, каких только сможешь найти.