Я солгала ему. Произнесла слова, которые, вероятно, его мать сказала бы умирающему сыну. И когда он перешел в мир теней и духов, я представила, что она стоит на берегу той реки, протягивает руку и улыбается. Как я могла сказать ему свою правду?
Я прожила в этом месте дольше, чем на земле матери и отца. Когда огромная лодка с белыми парусами покинула порт Уиды, я была девочкой, еще не уронившей первую кровь. Играла с подружками, помогала матери с детьми, носила воду, ездила по делам с отцом, который называл меня своим… Красным Орленком, а старшие сестры и братья часто поддразнивали. До того, как работорговцы схватили меня, увезли, продали португальцам, а те – англичанам, я была самым обычным средним ребенком, не заветным первым сыном, не боготворимым поскребышем и не самой красивой из дочерей, а просто ребенком, который думал об играх, домашних обязанностях да о еде. Я даже не знала, что есть такое понятие, как «свободный». Но с каждым годом запечатленные в памяти картины моего детства одна за другой таяли, исчезали, а те, что оставались, отступали в моем сознании в такой дальний закоулок, откуда выцарапать их становилось все труднее; воспоминания бледнели, растворяясь в тумане времени, исчезая за занавесью забвения. Я не могла объяснить Колумбию или кому-либо еще, что значит быть свободным, потому что тогда, давным-давно, еще сама не осознавала, что была свободна.
Совсем не этого я хотела для Александра.
В дверь постучали, и воспоминания рассыпались, как битое стекло. Сколько я сидела так, вглядываясь в прошлое? Еще стукнули. Я встала, какая-то одурелая, разгладила платье на ноющих бедрах и коленях. У меня затекла спина и разболелась голова. Надвигалась гроза, я видела, как над западным хребтом клубятся тучи, темно-серые и злые. Было уже поздно. Но я привыкла, что ко мне стучатся в ночи. Дети рождаются, когда готовы. Люди болеют, когда… болеют. Наверное, это Льюис из поселения Берли пришел звать меня на помощь Норме. Пророкотал гром, пока слабый, но это ненадолго. Я глянула на свой мешок в углу. Придется шевелить ногами, если я хочу успеть к Берли до дождя. Надо ведь еще отнести Александра к Долли и Герку.
В дверях стоял не Льюис, а Маккалох.
– Сэр. – Я была не очень-то рада хозяину, но он хотя бы постучал. Дарфи, например, не имел такой привычки, просто распахивал дверь и входил, словно и я, и мое жилище принадлежали ему.
– Прости, что я пришел так поздно, Мариам, но… погрить нада. – Шотландец бросил взгляд на колыбель и понизил голос. – Малец спит?
Я слишком устала, чтобы выговаривать даже пару слов, поэтому просто кивнула.
– Нынче утром ты сглупила, – начал Маккалох низким напряженным голосом, вдруг оказавшись в другом конце комнаты. Как он там оказался? При немалых габаритах шотландец двигался бесшумно, словно кошка. – Я же велел тыбе прислать из дома Брауна весточку, чтобы Джемми или Геракл тыбя забрали, или попросить, чтоб пацан Брауна тыбя прыводил до северной окраины фермы. Я ж велел тыбе не ходить в темноте. Охотники за беглыми бродят по округе, топчутся по моим землям. И этот кайнтукиец, – голос Маккалоха источал презрение, – душегуб безбожный. Он без колебаний тыбя захапыет и увязет. – Глаза шотландца блестели в тусклом свете лампы. – Хоть с пропуском, хоть без.
Я снова кивнула. Он был прав, я понимала, но погрузилась в свои мысли. Его голос звучал так, словно кто-то бубнил и звал издалека. Маккалох схватил меня за плечи и встряхнул.
– Женщина, ты слышишь? Понимаешь?
– Да! – крикнула я в ответ, а затем посмотрела на Александра, мирно спящего под этим ураганом слов. И повторила громким шепотом: – Да.
– Сколько их было сегодня утром? – спросил шотландец.
У меня аж кровь застыла в жилах. Он чуть ослабил хватку и приблизил свое лицо к моему.
– Сколько?
Откуда он узнал? И тут же мелькнула ясная мысль. А как он… мог не знать?.. Все детали встали на места. Рабочие, которые приходят и уходят. Никогда никаких разговоров, что кого-то продают или выставляют на аукцион. Довольная Долли. Геракл, отсутствующий по нескольку дней. И Индейская пещера. Сотрудничество… такое организованное. Такое тайное.
– Один.
Он кивнул.
– Тыбе надо остановиться.
Я покачала головой.