По дороге домой он все никак не шел у меня из головы. Такой молодой, такой решительный. Как яростно сверкнул глазами, заявляя, что не станет брать фамилию своего бывшего хозяина. И как ярость сменилась огоньком надежды, когда он заговорил о Канаде и ферме, где будет работать. И жить.
Сколько лет Генри Джонсону? Восемнадцать? Двадцать? Где-то там, в мире, мои Илай и Седрах, почти ровесники ему. И Александру когда-нибудь исполнится восемнадцать или двадцать, если боги будут с ним. Если его не убьет изнурительная работа, не продадут вниз по реке в Луизиану рубить тростник, если он не подхватит легочную хворобу или еще какую-нибудь заразу, если не начнет прекословить белому человеку и не получит пулю в лоб, пытаясь постоять за себя, высказывая свое мнение и действуя по своему усмотрению. Мысленно я представляла, как растет и взрослеет мой мальчик, а он навсегда останется моим мальчиком, заберут его Расселы или нет.
Вот Александру пять лет, вот двенадцать, длинноногий и худой, голос ломается, скачет от высокого к низкому, вот… пятнадцать, шестнадцать… слишком рано повзрослел. Жаждет быть хозяином самому себе.
Я уже и не помню, скольким пробиравшимся на север, на запад или куда-либо еще за пределы Вирджинии помогла пересечь эти глухие края. Я видела следы ударов плетью, лечила лодыжки и запястья, истертые и кровоточащие от цепей, слышала истории об изнасилованиях, разлуках и смертях. Многих смертях. Жизни этих людей зависели от меня, а моя жизнь принадлежала им. Я ходила за ранеными, усталыми, больными и готовила мертвых в последний путь. А живых отправляла дальше с лучшим напутствием, какое было у меня на сердце. Но сейчас впервые за долгое время позволила себе задуматься, а не отправиться ли и мне в путешествие. Из-за Александра.
Какая жизнь ждет его здесь? Перси Рассел по натуре человек не жестокий, но у всех бывают тяжелые времена. Он заберет Александра и, рано или поздно, решит заработать на «славном негритянском парне»… И Маккалох… Годовалый Александр такой милый. Но вырастет ведь и перестанет быть милым… Почему так?
Сбежать? Обрести свободу для себя и мальчика путем, проложенным Долли и остальными? Пора? Если двинуться сейчас, придется нести его, но скоро, очень скоро мы окажемся в этой пещере, а потом направимся в Пенсильванию, или в Огайо, или, например, в Канаду, о которой говорил Генри Джонсон.
Эти мысли крутились в моей голове, пока я спускалась от пещеры по гребню скалы, а потом по тропе, ведущей к ручью. Теперь оставалось пройти вдоль его русла и, перевалив через холм, оказаться в дальней части земель Маккалоха. Уже на полпути к ручью я услыхала мужские голоса, собачий лай и очнулась от забытья, навалившегося на меня от размеренной ходьбы. Впереди мерцал ручей Лейси и разговаривали четверо мужчин. Все они приехали верхом, но двое сейчас спешились и стояли, держа лошадей в поводу. В подлеске рыскала большая собака. Одним из двоих был Маккалох.
Я резко остановилась, пошатнулась и чуть не соскользнула вниз по склону. Но удержалась, присела пониже и затаила дыхание, туго натянув на плечи шаль. Собака повернула голову в мою сторону и подняла морду к небу, принюхиваясь. Один из мужчин наклонился, погладил животное по голове и посмотрел вверх, пытаясь проследить за его взглядом. Но мое серо-коричневое платье сливалось с листвой, как шкурка кролика. Собака встала, заинтересовавшись чем-то на другом берегу ручья, и ее хозяин отвлекся. А я воспользовалась моментом, чтобы медленно выдохнуть страх и осторожно вдохнуть надежду. Сделать ничего было нельзя, только ждать.
И слушать.
– …Никакого права… – голос Маккалоха.
– …Закон и я поддерживаем это… – пронзительное кудахтанье охотника за беглыми рабами, которого прозвали кайнтукийцем.
– Ты чё, сбрался зыкон мне обыснять? Дык я и без тыбе зыконы знаю. А на своей зымле я и вовсе сам себе зыкон.
Собака поскребла землю задними лапами, а затем уставилась на хозяина. Странный пронзительный смех кайнтукийца взлетел вверх по хребту, а у меня по спине пробежал холодок.
– Ну-у-у, – сказал он, растягивая одно слово на два, – вы пра-а-авы, сэр. Я зде-есь, чтоб закон соблюда-ался, и уверен, что вы это понима-а-а-ете. Я и сам должен его уважать и делать свою работу. А всех сбежавших ниггеров, которых я отыщу на вашей земле или еще на чьей, заберу себе. И еще, сэр. Уж больно много говорят, что беглецы находят убежище в этих лесах и…
– Ву не будыте дылать свою работу на моих зымлях, сэр, я выс сым лично отсюды прывожу. – Маккалох покинул Шотландию очень давно, и акцент, в последнее время почти незаметный, проявлялся, только когда шотландец был на взводе. А кайнтукиец его, похоже, сильно раздражал. – Я рызберусь с любыми неграми, которых обнаружу на своих зымлях, даже с чужими. Пынятно? Вам пынятно, что я имею в виду, сэр? В свыем хызяйстве я сам – рука правосудия, а не вы.
Кайнтукиец опять рассмеялся. В его голосе слышалась такая уверенность, что я с трудом сдержала дрожь. Собака снова принялась принюхиваться.
– Уж больно у вас своеобразный идеал справедливости, Мак, – произнес кайнтукиец, и я даже на расстоянии увидела, как шотландец сжал челюсти. – Но федеральный закон важнее вашего. – Маккалох дернулся, это движение заставило охотника на рабов отступить на шаг. Тот вытер лоб и опять засмеялся. – Однако… Я не из тех, кто попирает права законопослушных граждан, – и он низко поклонился в притворной уступке. – Поверю вам на слово. Только вот предупредить хочу… если ваши ниггеры куда пойдут… по вашему заданию, у них должен быть пропуск. Не хотелось бы сцапать кого-то из них. Вроде как по ошибке, понимаете. – И кайнтукиец осклабился.
На этот раз Маккалох просто шагнул к нему – я была уверена, что дело закончится мордобоем. У кайнтукийца ухмылку с лица как корова языком слизнула. Собака опустила голову и зарычала. Маккалох зарычал в ответ. Собака смолкла.
– Ежли так случится, хыть по ошибке, хыть нет, – проревел Маккалох, – я тыбя к шарифу отволоку, а то и сам вздерну.
Кайнтукиец вздрогнул, а затем опять нервно захихикал. Вскочил на лошадь, приподнял шляпу и свистнул собаке, которая в последний раз настороженно повела носом в сторону гребня, а затем последовала за хозяином и его спутниками прочь от ручья. Маккаллох еще долго стоял на берегу после того, как болтовня кайнтукийца с его людьми, топот их лошадей и прочие звуки растворились в дыхании леса и единственным шумом осталось журчание воды, тихо бегущей по дну ручья, да пересмеивание щеглов, играющих в свои игры. Наконец шотландец сел в седло, тронул поводья, и огромная кобыла шагом устремилась на юг, на родную ферму.
ebooksa