Десять жизней Мариам

22
18
20
22
24
26
28
30

«Каково это – быть свободным, миз Мариам?»

Голос Колумбия был таким ясным, словно он сидел здесь. Мужчина сильно растянул лодыжку, убегая от собак охотников. Как ему удалось добраться до моей хижины на окраине Нэшевой плантации, непонятно. Но он сумел. Было это после того, как моего мужа… Джеймса, Седраха и Илая продали, но я еще не знала, что окажусь тут, на западе Вирджинии.

Мне казалось, в те времена нас, тех, кто родился в «Африкки», как говорили розоволицые, было больше. Местные чернокожие не понимали, что мы, «негры, рожденные не здесь», были из разных мест, носили другие имена, говорили на разных языках. Нас привезли из-за темных вод и перемешали с людьми, только похожими на нас, – с теми, кто родился уже здесь и всю жизнь провел в цепях, сковывающих не только тело, но и мысль. Для них стремиться к свободе было так же странно, как на крыльях долететь до Луны. Родители многих из них пришли в мир свободными, но розоволицые разлучили их с детьми, и некому стало этих детей направлять и отвечать на их вопросы.

Кроме кого-то вроде меня.

«Каково это… быть свободным?»

Я тогда ответила всего парой слов. Моя работа – лечить, исцелять раны и принимать роды. Разговоры отвлекают, а времени у меня мало. Столько раз мне задавали этот вопрос, столько раз я отвечала односложно и быстренько спроваживала любопытствующих. Колумбий был другим.

Немолодой мужчина, лет пятидесяти, он умирал от заражения крови. Рану его на ноге, нанесенную не в меру ретивым надсмотрщиком, не очистили и не обработали, она загноилась, сама нога почернела. Колумбия трепала жестокая лихорадка. Я понимала: он умирает и никогда не увидит свободы здесь, на этой земле, и могла только облегчить ему путь к его богам. Наверное, поэтому я его и помню. Ибо знала: мой ответ будет последним, что он услышит на этой земле.

– Вы ведь из этих, африкцев, миз Мариам. – Из-за высокой температуры мужчина говорил медленно и невнятно, слова казались стертыми, как подошва ботинка. – Моя мама тоже из них. Была… – Он поднес большую, покрытую шрамами руку к щеке, пальцы скрючились, как сломанная ветка, упавшая со старого дерева. – Метки… Прямо здесь. На щеках.

– Гм-хм… – пробормотала я, подхватывая его руку и осторожно укладывая ее на простыню. – Такие делают люди, живущие на юге за великой рекой… Их женщины славные воины. Так говорят…

Да, он был явно из них. Высокий, полноватый, с широкими вырезанными ноздрями и благородным лбом. Я вспомнила… Как странно, что его слова навели меня на мысль о матери.

– Моя мама говорила, они добывают золото.

Он закрыл глаза и кивнул. Затем улыбнулся.

– А моя… мама говорила… там красиво… деревья…

Деревья. Я закрыла глаза и увидела их, деревья возле родительского дома. Почуяла, как они пахнут. В те, прежние, времена.

– Она так и не смогла… обвыкнуться здесь.

– Колумбий, отдохни. Помолчи.

Он уже не слышал меня.

– …Говорила, что прыгнет… – Он снова поднял руку, вены на ней набухли и потемнели, и указал какое-то место, видное только ему. – И прыгнула бы… в реку, если б… не я.

Он вздохнул, рука тяжело упала на кровать. И тут Колумбий открыл глаза и посмотрел на меня.

– Каково это – быть свободным, миз Мариам?