Я услышала, как Трехцветка глубоко вздохнула. Она и Ники посмотрели на меня, я видела их краем глаза, но не могла на них отвлекаться. Пока не могла. Единственным здоровым глазом я, если можно так выразиться, во все глаза вглядывалась в лицо Илая Холланда.
– Мне было пять лет, когда я переехал жить к тяте, и с тех самых пор он мне рассказывал… как рос в Вирджинии, о брате Седрахе, об отце Джеймсе, который умер еще до моего рождения, и матери…
Он сжал мою руку.
– Тятя говорил, она африканка, красивая, умная и бесстрашная, и что ее привезли из-за моря. Она была повитухой, мудрой и умелой. Хозяева плантаций всегда звали ее, когда их жены и дочери рожали. Тятя говорил… что никогда ее не забудет… И заставил меня пообещать… что, когда смогу, я найду его мать или кого-нибудь из родни и расскажу, как они с отцом и братом не сдавались, как все время пытались ее найти. Что они никогда ее не забывали.
В голосе преподобного послышались слезы, и на мгновение туман времени рассеялся, и я услышала, как теплый, сильный и глубокий голос Джеймса говорит мне о своей любви, рассказывает о Седрахе, маленьком и уже взрослом… И мой Илай… шепчет: «Мама, вот мой мальчик. Послушай его. Это я направил его к тебе».
– Я… Я ищу тебя с тех пор, как закончилась война. Тятя назвал мне имя человека в Вирджинии, который тебя продал, но там после войны ничего не осталось, совсем ничего. Потом я узнал от одного чернокожего проповедника, что тебя продали шотландцу, который жил в долине Шенандоа в Центральной Вирджинии. Я и туда съездил. Нашел его могилу, но…
Его могилу. В памяти всплыло лицо Маккалоха.
Сердце подпрыгнуло в горло и застряло там. Маккалох так хотел, чтобы его похоронили в земле родной Шотландии, но не успел уехать, смерть пришла раньше. И дочь не увидел…
– А потом я встретил людей, которые помнили истории о женщине-гичи, как они ее называли, знахарке-африканке, которая была повитухой и еще помогала людям бежать. И понял. Понял, куда идти. Но никогда не думал…
– Не думал, что застанешь меня живой, – продолжила я, осторожно выговаривая слова, потому что горло у меня сжималось. Я смотрела на преподобного и слышала голос Джеймса, видела его лоб и глаза, его телосложение, свой нос и губы матери. И глаза моего отца. И звали его, как моего сына, Илаем. Может, я и жива-то именно поэтому.
– Тятя велел мне… сказать… что он никогда тебя не забывал. Что твое лицо всегда было первым, что он вспоминал, просыпаясь, и… – Голос Илая дрогнул. – И последним, которое видел, умирая.
На той неделе у нас дома был праздник. Пришли все, кто жил в Итонстопе и за его пределами. А в воскресенье Илай читал проповедь в баптистской церкви Бенджамина, и я сидела на передней скамье. Вот некоторые, верно, удивлялись-то, как на меня церковный потолок не обрушился! А вечером, когда солнце уже садилось, а веселье продолжалось, я доковыляла до заднего крыльца и уселась в кресло-качалку подальше от шума и музыки. Мой правнук Илай всю дорогу держал меня за локоть и задавал вопросы, а потом поставил кресло поудобнее.
– А что случилось с отцом тети Трехцветки? Ты так и не сказала.
Да, не сказала. Это тяжело. Каждый раз, видя свою девочку, я вижу его. И вспоминаю, что он сделал. И знаю, ему так и не довелось добраться до своей Шотландии.
– Прости, мама Грейс, – преподобный Холланд преподнес мне эти слова, словно драгоценные камни. – Я утомил тебя своим приставанием. Отдыхай.
Я покачала головой.
– Нет, мальчик, я не устала. И расскажу тебе всё, что ты хочешь знать.
Он улыбнулся, и сердце у меня снова екнуло. Джеймс.
– Правда? Все эти истории, что про тебя рассказывают… про Африку, и пиратов, и… прочее. Всё правда?
– Может быть. А может, и нет, я ведь не знаю, чего там обо мне болтают. Есть только одна история, которую я знаю. Моя жизнь.
ebooksa