В Кэндлфорд!

Лора, хотя и сознавала, что предает «ремесло», представителями которого были ее отец и дядя, все же считала дома на Каштановой аллее стильными. У нее было достаточно вкуса и чувства юмора, чтобы понимать, что названия некоторых «вилл», выбранные для них жильцами, нелепы (из последних можно вспомнить «Балморал»), но не видела ничего плохого в широких голубых и розовых лентах, которыми подхватывали занавески, хотя сама предпочла бы зеленые или желтые. За исключением бывших сельчан, которых Лора хорошо знала, «виллы» в основном снимали новые представители нижней прослойки среднего класса, с которыми ей предстояло столкнуться гораздо позднее.

Первым знакомством с этим новым для нее образом жизни девушка была обязана миссис Грин из «Хижины», жене клерка кэндлфордского почтового отделения. Лора познакомилась с мужем миссис Грин по работе, тот представил ее своей жене, после чего она получила приглашение на чай.

«Виллу» Гринов отличали от других только название и папоротник венерин волос, стоявший у окна гостиной на маленьком столике, точно посередине между пышными занавесками, вместо обычной аспидистры. Хозяйка дома сказала, что аспидистры слишком заурядны, и вскоре выяснилось, что она испытывает огромную неприязнь к заурядным вещам и особенно заурядным людям. Люди, живущие рядом, говорила миссис Грин Лоре, «жутко заурядные». Сосед был приходящим садовником (она называла его «неотесанным»), а его жена, развешивая белье, надевала мужнину матерчатую кепку. Они с утра до вечера жарили селедку, и запах ее был «просто омерзительным». Миссис Грин считала, что домовладелец должен быть более взыскателен при выборе жильцов. Лора, привыкшая к обыкновениям тех людей, которых миссис Грин называла «неотесанными», и сама любила на ужин хорошую копченую селедку, поджаренную на углях, а потому была удивлена, услышав такое. Девушка испугалась, что ее тоже сочтут заурядной; однако бояться не стоило, потому что эту даму она вообще не интересовала, разве как обладательница глаз и ушей.

Миссис Грин, невысокой белокурой женщине, еще не исполнилось тридцати лет, и ее можно было бы счесть хорошенькой, если бы не сходившее с ее лица озабоченное выражение, заострявшее черты и уже стиравшее румянец. Ей недоставало утонченности или, возможно, средств, чтобы посещать дантиста, и гнилые зубы она скрывала за тонкой полуулыбкой, для которой не требовалось разжимать губы. Но у нее по-прежнему были очень красивые, ухоженные волосы, а также прекрасные руки, которые она после мытья чайных чашек мазала кольдкремом.

Супруг миссис Грин тоже был невысок и белокур, однако манеры у него были более простые, а выражение лица более открытое и искреннее, чем у жены. Когда он смеялся, то смеялся в голос, и тогда миссис Грин укоряюще смотрела на него и с болью в голосе восклицала: «Альберт!» В отличие от жены мистер Грин неважно владел искусством соблюдения приличий: если она, по ее собственному выражению, утратила прежнее положение в обществе, поскольку родилась в семье, которую несколько расплывчато именовала «благородной», то он начал зарабатывать на жизнь разносчиком телеграмм и постепенно возвысился до нынешнего положения, которое, хотя и было весьма скромным, в те дни считалось достижением. Сам по себе мистер Грин был простым, приятным человеком, он с удовольствием работал бы в своем саду, а потом сидел бы в одной сорочке и пил чай с копченой селедкой или консервированным лососем. Но его угораздило жениться на женщине благородного происхождения, и та, не жалея сил, прививала ему собственные понятия.

Супруги трогательно гордились своим домом, и Лоре во время ее первого визита продемонстрировали каждый его уголок, включая содержимое шкафов. Внутри «вилла» была обставлена в соответствии с ее архитектурным стилем. В гостиной, которую Грины называли «залой», имелся полный мебельный гарнитур с зеленой гобеленовой обивкой, на полу лежал зеленый ковер, правда, не совсем подходящего к обивке оттенка. На маленьких столиках стояли фотографии в затейливых рамках, на стенах висели картины, иллюстрировавшие историю отношений унылой на вид парочки: «Встреча влюбленных», «Письмо», «Ссора влюбленных» и «Поженились». В комнате не было ни книги, ни цветка, ни даже сдвинутой с места подушки, которые указывали бы на то, что здесь кто-то живет. Собственно, здесь никто и не жил. Это был скорее музей, храм или мебельный салон, чем гостиная. Воскресными вечерами супруги чинно усаживались в эркере и глазели на проходящих мимо соседей, а обедали и остальное время проводили в кухне – гораздо более уютном помещении.

В спальне, размещавшейся над гостиной, стояли модный туалетный столик «герцогиня» и гардероб с высокой зеркальной дверцей. Эти предметы обстановки миссис Грин назвала «новейшими» – данный эпитет она применяла и ко многим другим ценным вещам, которые считала образчиками стиля и элегантности. Лоре, знакомой лишь с простой обстановкой своего родного коттеджа и солидной, но старомодной комфортабельностью домов мисс Лэйн и своих кэндлфордских родственников, приходилось верить этому на слово. Люди, которых она знала до этого, просто обставляли свои дома тем, что у них имелось или получалось раздобыть, старые вещи соседствовали с новыми, и лишь иногда удавалось прикупить несколько ярдов нового мебельного ситца или ведерко краски, чтобы навести лоск. Поэтому они, ясное дело, не похвалялись своими домами, разве что иногда демонстрировали какую-нибудь ценную реликвию, которая «принадлежала еще бабушке» или «хранилась в нашей семье много-много лет».

В доме Гринов подобных вышедших из моды вещей не было; вся обстановка была куплена ими самими при новоселье или позднее; и дата покупки, и даже цена являлись темами для бесед. За гарнитур в зале отдали семь фунтов, за тот, что в спальне, – десять! Лора была поражена; но, с другой стороны, подумала она, Грины вполне обеспечены; недельное жалованье мистера Грина составляло, должно быть, не меньше двух фунтов.

Все содержалось в прекрасном состоянии: мебель и полы тщательно были отполированы, окна сверкали, занавески и стеганые покрывала без единого пятнышка, маленькая кухня в задней части дома являла собой образец опрятности. Впоследствии Лора узнала, что миссис Грин загоняла себя почти до смерти. У нее был всего один ребенок, а дом ненамного просторнее кэндлфорд-гринских коттеджей, но трудилась она вдвое усерднее, а энергии тратила вдесятеро больше, чем обитательницы коттеджей. Те, стоя у своих порогов со скрещенными на груди руками и наслаждаясь пересудами с соседкой, часто жаловались, что женскую работу вовек не переделать; но пока они сплетничали, такие вот миссис Грин занимались делом, а пока они «чаевничали» в доме, эти трудолюбивые пчелки, натянув перчатки, полировали серебро. Ибо вилки, ложки и прочие металлические предметы, имевшиеся у Гринов, разумеется, именовались «серебром», даже если ни на одном из них не было никаких проб.

За чайным столом главным объектом похвальбы становилась единственная дочь Гринов. Дорин было семь лет, и, по словам ее родителей, никогда в мире не бывало и больше не будет такого умного ребенка.

– До чего же смышленая! Только послушай, что она недавно сказала.

И сказанное девочкой немедленно повторялось, а сама она тем временем застенчиво жевала пирог. Дорин, прелестное, благонравное дитя, всегда нарядное и ухоженное, была не настолько избалована, как можно было ожидать. Родители ее обожали, и Лора была поражена, услышав, как один из них сказал, а другой повторил, что детей они больше иметь не намерены. Не намерены? Разве можно на это повлиять? Если у женатых людей рождался один ребенок, за ним почти всегда следовали другие – в большинстве случаев множество других детей. Порой при Лоре мать седьмого или восьмого ребенка выражала надежду, что этот будет последним («прошу тебя, Господи»), но девушка никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь уверенно заявлял об этом. Мисс Лэйн, когда ей пересказали этот эпизод, ответила, что она невысокого мнения о Гринах, раз они позволяют себе так разговаривать с девочкой Лориного возраста, но, если уж на то пошло, отрадно, что в наши дни люди научились ограничивать численность своих семей.

– Впрочем, тебе не стоит забивать себе голову всем, что имеет отношение к семейной жизни, – заключила мисс Лэйн, – и если ты последуешь моему совету, то и впредь никогда не станешь этого делать. Оставь брак тем, кто для него создан.

Однако Лора подумала, что хотела бы иметь детей, пожалуй, девочку и двух мальчиков, а также собственный дом с большим количеством книг и безо всяких там мебельных гарнитуров, но с разными необычными и интересными вещами, как у мисс Лэйн.

Благодаря знакомству с Гринами Лора впервые соприкоснулась с людьми, среди которых ей предстояло провести большую часть жизни. Это была недавно возникшая в стране прослойка между рабочим и средним классами. Ее основные представители обладали множеством достоинств: были трудолюбивы, бережливы, домовиты. Они исправно вели дом, умело распределяли доходы, их честолюбивые замыслы в отношении собственных детей не знали границ. Родители были готовы на любые жертвы, лишь бы обеспечить своим отпрыскам лучшую жизнь, чем у них самих. В среднем заводили двоих детей, но часто семья имела одного ребенка или вообще была бездетной; трое детей были редкостью.

Жены тщательно чистили костюмы своих мужей, протирали их губкой и утюжили; женщины могли сотворить прекрасный наряд буквально из ничего. Многие из них умели шить, перешивать и перелицовывать одежду. Они были отличные кухарки и экономки; дома́ их, хотя зачастую безвкусные, были хорошо меблированы и содержались в безупречном порядке; оставаясь одни, они могли поесть и на кухне, однако у них всегда имелись и искусно отделанные скатерти для послеобеденного чаепития, и модные лакомства для праздничного стола.

Таковы были направления их развития. В духовном плане эти люди скорее потеряли почву под ногами, чем обрели ее. Их предки из рабочего класса имели религиозные или политические идеалы, не утратили исконной колоритности речи, приправленной природным остроумием, порой грубоватым, но подлинным. Немногие их сыновья и дочери, принадлежащие к вышеописанной прослойке, посещали церковь или раздумывали над религиозными вопросами. Когда заходил разговор о религии, они заверяли, что согласны с ее догмами, и бывали шокированы, если поднимался вопрос об устарелости последних; на самом же деле их кредо заключалось в соблюдении приличий. Они читали только массовую литературу. Прежде чем открыть книгу, им надо было удостовериться, что ее читают все. Огромной популярностью у них пользовались романы Мари Корелли и Нэта Гулда. Они не обладали развитым чувством юмора и заимствовали шутки из эстрадных номеров и юмористических газет, воспроизводя сии перлы голосом плоским и бесцветным в сравнении со старинной деревенской речью.

Но тех, кто распрощался с деревенской жизнью и всем, что с ней связано, было немного, большинство оставались дома и ждали, когда перемены сами придут к ним. Перемены приходили хоть и верно, но медленно, даже в первые годы нынешнего столетия старый сельский образ жизни во многом сохранялся, и те, кто еще придерживался старинных обычаев, во многом походили на деревенский люд, каким он был на протяжении поколений. Они стали чуть более образованными, чуть более демократичными, чуть более зажиточными, чем их родители, но остались такими же простыми, сердечными людьми с толикой ехидства, придававшей остроту их уму, и возраставшим ощущением несправедливости, заставившим их, наконец, интересоваться, когда придет их очередь наслаждаться плодами земли, которую они возделывали.

А еще им или, скорее, их детям и внукам суждено было подойти к перепутью, на котором надо было сделать выбор: либо полностью принять массовые стандарты новой цивилизации, либо приспособить лучшие из новшеств к собственным потребностям, сохраняя при этом те качества и обычаи, которые придавали сельской жизни ее своеобразие. Этот выбор, возможно, не сделан и сейчас.

Но лишь немногие мудрецы предвидели возникновение необходимости такого выбора в то время, когда Лоре представилась возможность, показавшаяся ей отличным шансом, и, движимая благонамеренными советами, а также беспокойным стремлением юности увидеть и испытать жизнь во всей ее полноте, она исчезла с деревенской сцены. Исчезла, чтобы часто возвращаться, но никогда уже не быть ее частью, ибо это было возможно лишь в родном графстве Лоры, где остались ее корни.