В Кэндлфорд!

Подтверждением перемен, которые постепенно превращали некогда тихий и уединенный Кэндлфорд-Грин в пригород маленького провинциального городка, явились смерть мистер Кулздона и приезд нового священника. Мистер Делафилд был молод, лет тридцати с небольшим, и несколько склонен к преждевременной грузности; большое, розовое, гладко выбритое лицо придавало ему младенческий вид, и светлые, довольно длинные вьющиеся волосы только усиливали это впечатление. Чувство собственного достоинства его характеру присуще не было. Он выбегал из дома, чтобы отправить письмо или купить огурец на обед, в одной сорочке, но даже когда был полностью одет, единственным свидетельством его духовного звания являлся воротничок. Его обычной повседневной одеждой были поношенные фланелевые брюки и норфолкская куртка с поясом. Разумеется, темно-серые; более светлый оттенок показался бы чересчур революционным, так же как и более смелый, чем черно-белое в крапинку канотье, головной убор: мистер Делафилд носил его летом вместо круглой черной фетровой шляпы, принятой у других местных священнослужителей.

Он выглядел как неопрятный мальчишка-переросток. Мисс Лэйн однажды сказала, что ей очень хочется взять иголку с ниткой и перешить верхнюю пуговицу у него на брюках, чтобы он мог спрятать брюшко. Вероятно, новый священник тоже считал облик мисс Лэйн неудовлетворительным, ведь он явился сюда с городскими представлениями о деревне, согласно которым деревенская почтмейстерша должна была носить белый фартук и говорить на диалекте. Однако мистер Делафилд приехал с твердым намерением сохранять дружеские отношения со всеми своими прихожанами, и хотя Лора была уверена, что новому пастору не по душе насмешливые огоньки, загоравшиеся в глазах Доркас, когда он пытался заводить с нею нравоучительные беседы, ему всегда была присуща приятная непринужденность манер, и мисс Лэйн со временем признала его мальчишеское обаяние.

Вердикт остальных обитателей Кэндлфорд-Грина не был единодушным. Прежние установления менялись, но эти перемены еще не успели добраться до глубинки. Некоторые жаловались, что их раздражает панибратство мистера Делафилда со всеми подряд. Конечно, в церкви все люди братья, но за ее пределами священник должен «сохранять достоинство».

– Вспомните бедного старого мистера Кулздона! Уж кто-кто, а он был настоящим джентльменом!

Другим мистер Делафилд нравился, потому что «не был гордым и заносчивым», как некоторые всем известные священники. Большинство же не спешили выносить суждение. «Проживи с человеком лето и зиму, прежде чем говорить, что знаешь его», – гласила старинная деревенская пословица, которую нередко повторяли в те времена. Однако все прихожане сходились в одном: проповедником новый священник оказался прекрасным. У него был удивительно глубокий и звучный для его мальчишеской наружности голос, и он с выгодой использовал это преимущество за кафедрой.

Спесь среди недостатков мистера Делафилда, безусловно, не числилась. Он с очаровательной непринужденностью забирал тяжелую ношу у любой пожилой женщины, которую встречал на пути. Однажды Лора видела, как молодой пастор пересекал лужок с охапкой хвороста на плече, а в другой раз – как он помог кому-то дотащить до дома корзину с выстиранным бельем.

Выйдя с почты, мистер Делафилд перемахивал через ограждение лужка, чтобы загнать в «калитку» старую жестянку, которой мальчишки играли в крикет. Но так бывало вначале; вскоре крикет в Кэндлфорд-Грине был поставлен на должную основу: появились команда из одиннадцати юношей и вечерние тренировки для мальчиков. Летом по субботам мистер Делафилд и сам вступал в игру; вскоре был брошен вызов другим местным командам, и отныне приятную летнюю зелень лужайки оживляли белые фланелевые штаны тех игроков, у которых они имелись.

Вскоре священник организовал клуб для мальчиков, который зимними вечерами собирался в школьном классе. Шум, который производили ребята, по словам тех, кто обитал поблизости, делал жизнь совершенно невыносимой; однако родители мальчишек были довольны, что их отпрысков отвлекают от шалостей, не жалели об этом и люди, около домов которых раньше любили безобразничать зимой шумные ватаги. Помимо этого, регулярно проводившиеся церемонии конфирмации способствовали встречам актива Гильдии девочек, штаб-квартира которой разместилась в ныне заброшенной людской пастората. Президентом гильдии являлась миссис Делафилд, но поскольку у нее было двое детей и в ее доме, где раньше держали четверых слуг, теперь трудилась всего одна молодая служанка, проводить еженедельные собрания ей было некогда, и ничего не оставалось, как обращаться к помощи приходских дам. Сестры Пратт, которых священник и его жена в разговоре с девочками неукоснительно величали мисс Руби и мисс Перл, воспользовались этой возможностью, и вскоре то, чего они еще не разузнали про пасторат, можно было, как говорили люди, легко уместить на трехпенсовой монете.

Делафилды были бедны. Вскоре по прибытии они объявили, что, поскольку доход у них незавидный, а личными средствами они не располагают, им придется свернуть благотворительную деятельность, которую вел прошлый священник.

– Я сам знаю, что значит быть бедным, – откровенно говорил мистер Делафилд, сочувствуя одной из обитательниц коттеджей, и хотя она недоверчиво улыбалась, мысленно сравнивая его представления о бедности со своими, чистосердечие пастора ей льстило.

Через некоторое время торговцы стали намекать, что семья нового священника слишком долго тянет с оплатой своих счетов.

– Впрочем, – добавляли они, – до сих пор Делафилды в конце концов все же расплачиваются, а задолжав вам несколько фунтов, не норовят тут же сбежать со своей скудной наличностью в другую лавку, к тому же они не расточительны.

А это отнюдь не самая плохая характеристика, которую может дать клиенту лавочник.

У Делафилдов перебывала целая череда неопытных молодых служанок, от которых они ожидали безукоризненной службы и, как следствие, частенько оставались вовсе без прислуги. С женщинами, которых приглашали «помочь по хозяйству», дело обстояло немногим лучше. Одна прекрасная поденщица, занимавшаяся стиркой и уборкой, при первом же своем появлении в пасторате была так поражена, когда ей сунули в руку список блюд, которые она должна приготовить на ужин, что, схватив свой рабочий фартук и корзину, тотчас убралась восвояси.

Но куда больше, чем скверные обеды и пыльные комнаты пасторского дома, обеих мисс Пратт поражала, как они говорили, «странность» миссис Делафилд. Мисс Руби называла ее манеру одеваться «богемной». Жена священника носила волочившиеся по полу свободные платья терракотовых или грязно-зеленых тонов, с низким вырезом, открывавшим горло, тогда как другие женщины чопорно прикрывали шею до самых ушей.

В церковь по воскресеньям дочери Делафилдов надевали белые детские тапочки и ажурные носочки, но в остальное время бегали босиком, что шокировало сельчан и, наверное, было не очень-то правильно, хотя им, судя по всему, нравилось бороздить пальцами ног пыль и оставлять в грязи отпечатки своих ступней. Обычной повседневной одеждой им служили короткие коричневые голландские платьица с искусной вышивкой, которые удобством и красотой могли бы выгодно отличаться от более строгих одеяний других девочек, принадлежавших к тому же классу, не будь они вечно измаранными.

Иные называли пасторских дочек «этими ужасными детьми», однако другим казалось, что сообразительность и миловидность восполняют девочкам отсутствие хороших манер.

– А главное, хвала небесам, – заметил кто-то, – что мы не обязаны говорить им «мисс»!

Это была своего рода привилегия – беседуя с дочерьми мистера Делафилда или о них, иметь возможность называть их Элейн или Оливия, тогда как к другим детям из высокопоставленных семей окружающие с колыбели обращались «мастер» или «мисс». В этом отношении деревня брала пример с самого священника, который всегда называл своих дочерей просто по имени. Другие родители добавляли титул, часто делая на нем акцент. Одну знакомую Лоре девочку – самую младшую дочь в семье, которую до сих пор называли «малышкой», – при слугах и работниках поместья родители величали «мисс Бэби».

Перемены в пасторате, как ничто иное, способствовали упадку прежнего раболепства небогатых сельчан. При всех своих недостатках, действительных или мнимых, мистер Делафилд, по крайней мере, относился к беднякам по-человечески и разговаривал с ними на равных, а не свысока. Окрестные сельские джентльмены до сих пор казались им значительными величинами, но священник жил среди них, они ежедневно видели его и общались с ним, поэтому его пример и влияние оказывались сильнее. Некоторые еще вздыхали по котлам с супом и одеялам, которые были при старом режиме, другие сожалели о конце этого режима из любви к его величию, но большинство людей наслаждались, пусть и бессознательно, новой демократической атмосферой приходской жизни. Вскоре паства уже гордилась своим священником.