Единственное число любви

— Вам было хорошо со мной?

— Божественно, — невольно призналась я.

— Значит, вы можете справедливо считать меня телом.

— И… что?

— Просто телом.

— Вы хотите сказать, что вы… что-то вроде жиголо?

Брови надменно взлетели вверх, и в лице, просветлевшем на миг, я с ужасом увидела волшебную красоту принца.

— Я принц.

Голова закружилась от страшной догадки.

— Вы — тело моего жениха?!

— Я только то, что вы видите, — его страсть.

— Вы — тело, убившее душу! Вы убийца!

— Точнее — само… Но тело мое осталось целым.

И тут я увидела, как его жадные руки неумолимо приближаются ко мне.

Я с ужасом отпрянула прочь. И понеслась, понеслась, понеслась, в бешеной карусели ничего не видя вокруг. А в уши мне все бился и бился гулкий насмешливый вопрос:

— Куда же вы? Ведь вам же было со мною божественно…

С деревьев пошел сначала розовый, потом зеленый снег, голые стволы скорчились, на лице, мерцавшем передо мной, темными розами расцвели пятна, и спустя несколько секунд вокруг простиралось лишь уродливое пепелище.

Я проснулась. За окнами слепили белизной бесконечные поля. Вагон уже не летел, а невесомо дрожал в этом белом мареве. И, как ни странно, холодный снег на мертвых полях был, в отличие от зимней маски города, живым.

Через полчаса мы вышли к скрипучему от мороза деревянному вокзалу, где резьбе наличников вторили бумажные кружева занавесок изнутри.

Идти надо было через весь городок, а поскольку меня никто не ждал, я и не торопилась. Последний раз я ходила этими скособоченными улочками лет пятнадцать назад и не видела в них ничего, кроме грязи. Но теперь, когда город был перебинтован тугими пеленами снегов, а его нищета перешагнула грань обыденности и стала святой или, уж несомненно, юродивой Христа ради, он показался мне щемящим и прелестным. Я вышла на валы городища — крепостцы, которую можно было обойти за четверть часа, прошла древними гостиными рядами, все еще сохранявшими свой желтый николаевский цвет, и по бывшей главной улице стала подниматься на Балчуг. Это была странная гора почти посередине равнинного города, возникшая чудом, словно только для того, чтобы остановить зарвавшиеся передовые татарские отряды. Подниматься приходилось карабкаясь и порой даже цепляясь за сучья, зато все вознаграждалось открывавшимся на самой вершине зрелищем потерянного в снегах озера и Авраамиева монастыря — голубого, яркого, победного.