Единственное число любви

— Вика, милая, как говорят, за двумя зайцами погонишься…

Начались университетские занятия, в первую неделю шумные и несерьезные: так много впечатлений скопилось за лето у каждого, что замолчать и на минуту, а не то что на «два по сорок пять», было невозможно. Я говорила меньше всех, но меня больше всех расспрашивали. В этих обстоятельных россказнях несколько угомонилось мое оскорбленное самолюбие. Киру я тоже старалась не показывать обиды за то, что мне не дали какие-нибудь полставки с надеждой на полную. Я считала свои мыслишки мелкими, но жила ими. Теперь мне с трудом давалась роль простой слушательницы, когда Кир говорил о съемках, о том, как будет экспериментировать с камерой в следующий раз или какой свет попросит выставить для прямого эфира.

Зато теперь мне уже ничто не мешало любить. Я долгие часы смотрела на лепной потолок, меняя ракурсы, неизменно находя в нем и в себе что-то новое, по-новому чувственное. Я не ощущала себя замужней женщиной, если это вообще можно ощущать, но я была желанна, я была не одна. Я не имела склонности посвящать кого бы то ни было в подробности своей женской жизни, и меня сопровождал флер таинственности. Но в университете все же узнали, что я замужем и что муж мой не из нашего круга, следовательно, моя жизнь не ограничивается, как у большинства сокурсников, только факультетской. И в результате не только знакомые, но даже прохожие на улицах смотрели на меня иначе, чем раньше, словно говоря про себя: «Она не просто хороша собой, она может дарить себя! Но кому, кому же выпала такая честь?» — вопрошали они, провожая меня взглядом. И я представляла себе Кира, такого на первый взгляд обычного, а на второй — потрясающе красивого!

Так я жила до зимы. Пришел Новый год, Кир принес огромную разлапистую елку, мы с ним купили шарики — начало семейственности, обрастающее с каждым последующим годом новыми охапками стекла и мишуры. Мы решили, что будем праздновать вдвоем, но, как только переоделись в парадное и накрыли стол, почувствовали, что нам чего-то не хватает. Было бы странно говорить о будничном или заниматься любовью, не дождавшись курантов, и мы подливали себе шампанского, ожидая, что пустота вокруг нас, ставшая зримой во вспышках гирлянды, исчезнет вместе с пенистым содержимым фужеров.

Я вновь увидела эту пустоту, когда в начале января у меня началась сессия, и Кир вдруг сказал, что ему наконец-таки дали отпуск и он хочет отдохнуть где-нибудь вне этого города. У меня в горле застыл комок, и вместо того, чтобы попросить его отложить отпуск до моих каникул, я выдавила из себя: «Да, конечно». Они с Вадькой и Дашей решили съездить на неделю в Крым. Я сказала только, что это глупо.

— Потому что зима? — спросил он и, не дождавшись ответа, объявил: — Если ты против, я не поеду.

— Нет, что ты, поезжай, конечно, — ответила я.

Кир вернулся через пять дней, сорвавшись назад раньше срока, охватил мое лицо холодными с мороза руками. Но в звуке его голоса, в запахе нового одеколона я уловила что-то чужеродное. Он говорил, что скучал, но произнесено это было скучным тоном, отчего казалось, что он путает прошлое с настоящим, путает следы. Теперь я понимаю, что была слишком строга к нему.

— Как экзамен? — не забыл поинтересоваться он.

— Троечка, — с прискорбием созналась я.

— И чем это ты занималась, вместо того чтобы учиться?

Я лукаво промолчала, а перед глазами у меня стояли дни, проведенные в тщетных попытках зубрежки, и строчки конспектов, расплывающиеся от неудержимых слез.

Я стала приходить поздно, не объясняя откуда. Мне хотелось, чтобы он придрался ко мне, попросил быть дома и мыть посуду вовремя, но ему не было до всего этого дела. Он все меньше замечал мою красоту, о которой так любил говорить раньше, и мне казалось, что, когда он прижимает меня к постели своим возбуждением, видит перед собой не меня, а некое абстрактное существо женского пола. Блуждая в собственных подозрениях, я просмотрела, как наша близость стала заигранной пьесой.

Мы прожили вместе еще несколько месяцев и расстались так же странно, как сошлись. Мы не говорили, почему так вышло. Это было трудно сформулировать. А вскоре Кир уехал из нашего города, вернувшись в свой любимый и далекий Ленинград.

Конечно, через год я уже не стала проситься на телевидение и оказалась в газете, о чем сейчас не жалею. Я ответственный секретарь, у меня интересная работа, симпатичный кабинет… У меня есть муж, который очень меня любит и понимает с полуслова. Я его — тоже. Скоро мы отдадим дочь в школу… Может быть, история моего первого замужества покажется вам не стоящей того, чтобы прирастать к ней корнями, и я ее обычно не вспоминаю, но до сих пор храню тот набор елочных шариков, который купил для меня Кир. Я вешаю их на самые пушистые ветки — сначала их, а потом уже остальные игрушки.

Сейчас, пересказав все, что было, я пытаюсь понять, чем так взволновало меня «Единственное число любви». Если хорошенько подумать, оно действительно единственное: у каждого человека своя любовь — не важно, к кому и к скольким. У каждого своя способность любить. Эта способность — как путь, у нее есть начало и конец, а без начала не было бы конца. Сегодня я отмотала пленку своей жизни назад, вот на счетчике времени загорелась исходная отметка, и я жму Play, чтобы идти дальше своим единственным путем.

Глава 2

ОЛЬГА

Сквозь небрежно задернутые ситцевые занавески в комнату лениво вползал сочный желтый закат, стирая своим светом золотистые пятна вина, пролитого на расстеленную на полу простыню. Пол был гладок и от старости сух. Как расстроенный орган, он пел при каждом нашем движении. Мне нравились эти диковатые грустные звуки, что-то обещающие и что-то оплакивающие, а Максу — нет. Но я была старше его на пятнадцать лет и уже давно знала, что самое сладкое — это лишь обещание счастья, что сожаление порой ничуть не хуже того, о чем сожалеешь, и что по-настоящему счастливым можно быть только в неизведанном и непонятном. И потому гулкие вздохи соснового пола в полузаброшенной псковской деревне почти ласкали мой слух, исподволь вторя тем ощущениям, что будило во мне лежавшее рядом обнаженное юношеское тело.

Во мне жили барабаны и бранные флейты, под которые идут в бой смуглые янычары в шелковых шальварах, узлом завязанных на блестящих плоских животах; ласкалась прохлада воды со льдом, и, главное, ощущалась не так давно появившаяся женская взрослость, дававшая возможность не спешить, не гнать зверя в поту и крови — пока в висках обморочно не застучат серебряные молоточки, а губы не пересохнут безжалостно и страшно. С Максом можно было вот так уехать в глушь и днями лежать на промокших от любви и вина простынях, принимая ласки, как капли, — в час по чайной ложке…