Уже стемнело, когда Элинор приготовила себе горячую ванну с лавандой. Она погрузилась в мыльную воду, и тут мозги у нее заработали. Окруживший ее пар словно растворил стену, которую Элинор выстроила у себя в сознании, заставив себя забыть о вечеринке в честь помолвки Теодора.
Зная Роуз, Элинор была уверена, что вечеринка пройдет в самом пафосном месте, в какое только пускают негров. Стол будет украшен цветочными композициями и освещен белыми свечами. Все гости будут в своих лучших нарядах, в модных шляпах, с золотыми часами и блестящими драгоценностями.
Теодор Прайд, которого Элинор встречала всего несколько раз, потому что он жил в Нью-Йорке, будет сидеть во главе стола, а его чудесная невеста будет ему улыбаться, к радости Роуз Прайд.
На ее милом Уильяме будет идеально сшитая темно-синяя визитка. Грета будет сидеть напротив. Элинор очень отчетливо все представляла: прямые волосы Греты падают ей на плечи, вырез сердечком подчеркивает грудь. Каждый раз, когда Уильям шутит, она наклоняется вперед и хихикает, демонстрируя ему свои достоинства. А взгляд ее все это время говорит: я куда лучше в постели, чем твоя жена. Давай я тебе покажу.
У всех семей на вечеринке была схожая история. Они учились в одних и тех же университетах – Спелман, Мурхаус, Хэмптон и Говард, – вращались в одних и тех же кругах, и за много поколений все переженились.
Поливая лицо водой, Элинор пыталась заставить себя не воображать самое худшее. Уильям ее любит, только это и имеет значение. У нее прекрасный дом, и они ждут ребенка. Неважно, откуда этот ребенок появится, это будет их ребенок, и они будут его любить. Ничто на вечеринке не сможет этого изменить, даже Грета.
В пятницу Элинор проигнорировала индейку, которая еще оставалась в холодильнике, и нажарила себе оладий. Когда она уже поливала оладьи на тарелке теплым сиропом, в заднюю дверь внезапно постучали. В окно заглядывал Берни. Элинор не надевала накладку на живот, так что она повернулась к окну спиной и побыстрее вышла из кухни, надеясь, что через просвечивающие занавески он не разглядит ее плоский живот. Возвращаясь, чтобы впустить его, она напомнила себе, что надо переваливаться с ноги на ногу.
– Берни! Я тебя сегодня не ждала, – сказала Элинор слишком радостно и увидела, что он покраснел от такого внимания.
– Извините, если помешал. Только что привезли доски для полок, и я хотел проверить, подходят ли они, пока грузовик моего друга все еще у меня.
– Заходи, на улице холодно. – Она закрыла за ним дверь. – Я как раз завтракала. Хочешь оладий?
Он посмотрел на нее с изумлением. За последние несколько недель они подружились и часто разговаривали о музыке, его детстве на Гренаде, ее работе в библиотеке, но есть вместе – это было слишком фамильярно.
Элинор прикусила нижнюю губу, понимая, что от одиночества сказала лишнее.
– Нет, мэм, я только что поел. Если вы не против, я просто отнесу доски из грузовика наверх.
Элинор ушла, чтобы ему не мешать, и вернулась в кухню к своему завтраку. Берни что‐то мурлыкал себе под нос, ходя вверх-вниз по лестнице, и ее это успокаивало. Доев оладьи и вымыв посуду, она не удержалась и поднялась наверх.
– Ничего, если я тут посижу? – Она показала на кресло-качалку, которое привезли несколько дней назад.
Берни закатал рукава, открывая мускулистые коричневые руки, и Элинор в очередной раз задумалась о его семье. Где он живет? Есть ли у него жена и дети, или он одинок?
– Если ваш муж не против, – сказал он, потом добавил через плечо: – Тут же испарения и все такое от краски.
– Она уже высохла.
– Да, но запах остался.
– Со мной все будет в порядке. Мой муж уехал в Нью-Йорк на вечеринку по случаю помолвки его брата, а я по состоянию здоровья не смогла поехать.