– Мне, в отличие от тебя, нечего скрывать, – сказал он холодно, и Элинор прекрасно поняла, что он имеет в виду.
– Я просто проявляла вежливость, – процедила она сквозь сжатые зубы.
– Есть с ним вместе в кухне, будто вы старые друзья, – это не просто вежливость, особенно когда я в отъезде. Ему не следовало здесь находиться.
– Ревность тебе не к лицу.
– А тебе – нечестность, – сказал он, подхватил сумку и пошел наверх. – Тебе следовало бы думать о таких вещах.
Элинор было абсолютно ясно, что они разговаривают не просто об авокадо. Она отодвинула тарелку и догнала его в коридоре наверху.
– Ты когда‐нибудь проводил в одиночестве большой праздник, Уильям?
– Ты знала, во что мы ввязываемся, когда мы на это пошли.
– Мы? Скорее уж я, Уильям. Это я торчу здесь одна круглые сутки, а ты ходишь куда хочешь и прекрасно проводишь время.
Он принялся расстегивать пуговицы на манжетах, багровея от гнева.
– Я пашу в больнице днем и ночью, чтобы стать врачом и тебя содержать. И давай не будем забывать, что это твоя идея – прятаться.
– Чтобы не ставить тебя в неудобное положение!
Уильям остановился у двери. Элинор с утра не прибрала постель; он посмотрел на нее и покачал головой.
– Я устал, день был длинный. Может, пойдешь доешь свое авокадо?
Элинор хотелось его придушить, но вместо этого она крикнула:
– Может, пойдешь ко всем чертям? – и вылетела из спальни.
Глава 12
Праздничная грусть
Руби
Рождество пришлось на понедельник. За день до него сестричка Бетани притащила тощую елку высотой меньше полутора метров, и мы все ее наряжали бумажными украшениями и гирляндами из хлопьев и попкорна. Шимми Рождество не отмечал, но я все равно представила себе, как провожу праздник с ним – яйцо между нами, мы зажигаем гирлянду на собственной елке и целуемся под омелой. Потом я сразу же прогнала эту картину из головы. Где бы мы праздновали – в подворотне?