Отбегала свое раба божия Ольга.
Оттанцевала.
Дорого обошелся ей последний танец.
Он же и первым был: Ольга никогда прежде не плясала. Разве что на свадьбе с мужем. Да и то танцем не назовешь: так, пошатались музыке в такт. Возможно, и не в такт вовсе.
А на ночные пляски ее мертвец пригласил, не иначе. Тело само начало выкорячиваться: и в таком твисте, и в этаком, и с притопом, и с прихлопом. И откуда это только в Ольге взялось? Остановиться не могла. Зарыдать не могла. Мертвец и слезами ее распоряжался. Всюду пробрался, всюду свои костлявые щупальца протянул. И заорать невозможно: «Стоп! Хватит! Пощади! Отпусти!» Рот и голос тоже теперь только мертвецу подчиняются.
Не орала. Не отпустил.
Танцевала. Не простил.
Решила Ольга растереть ноги ладонями, разогреть, помочь себе хоть чуточку, да не смогла: только дотронулась до ступни, как резкая боль пронзила пятку и потянулась через все тело. До самого горла проползла. Там и застряла. Слезы потекли из глаз. Жгучие, обидные, потоком хлынули. Оплакивала Ольга свою угловатую походку, неумелые прыжки, несостоявшиеся танцы, бег по росе, шарканье по полу, скромное притопывание в такт музыке. Ничего этого не будет у нее никогда больше.
Ни-ког-да.
Совсем близко застонал-заворочался Игорь. Ольга оглянулась: вот же он, под столом валяется. Игорь смотрел на соседку, но словно бы сквозь, словно нет ее здесь вовсе.
Интересно, чем он всю прошедшую ночь занимался. Неужели не мог помочь Ольгины пляски остановить?
Трус!
Согреться бы. Хоть немножечко. Хоть самую малость. Ольга легла на живот и поползла. Чтоб согреться, нужно двигаться. Уж как умеешь теперь. Уж как можешь. И найти хоть какой-нибудь источник тепла. Один такой Ольга вспомнила. К нему и ползла, по-пластунски, словно в детство вернулась, к истокам.
Медленно, но верно.
Волочить больное тело тяжело. Обмороженные ноги то и дело задевали пол, друг друга, боль простреливала снизу доверху. Приходилось останавливаться, ждать, пока утихнет, а та лишь притуплялась самую малость.
Но этого достаточно для еще одного рывка.
«Давай-давай, родная! Давай!»
Игорь провалился в пустоту. Ничего вокруг. Только он и пустота. Но в это уютное «ничто» ворвались неприятные звуки, ввинтились в покой Игоря, расшаркались – бесконечное шевеление, такое громкое, такое надоедливое. За ним волочение.
«Что вообще происходит?!»
Игорь с большим трудом вытянул себя наружу. Нелегко. Такая усталость, будто на него заботливо положили бетонную плиту: не резко уронили, а медленно, аккуратно водрузили, прихлопали сверху ладошкой: хорошая плита, лежи ровно. И ты, Игорь, лежи ровно, не двигайся. Вот так, умница.