А звуки-стуки-бряки-шорохи все нарастали и нарастали. Изба превратилась в один большой грохот. Еще немного, и ворвется внутрь мертвец, схватит женщину, изломает всю, вышибет дух, призовет к себе, заставит и ее стучать по чужим избам, шуметь по другим крышам. Еще немного – и не станет Ольги.
Еще немного, и Ольга сойдет с ума.
Вдруг все смолкло. Так же резко, как и началось.
Перепуганная Ольга выждала, а затем приоткрыла одеяло. К ней под занавеску нырнули розовые лучи.
Рассвет. Спаситель.
Еще один некрест наискось вдоль вздымающейся женской груди.
Наутро мужчина проснулся бодрым, свежим.
Ольга смотрела на него и думала: «Неужели он действительно ничего не слышал? Или все же затаился у себя в уголке, забился тоже под одеяло от страха и не высовывался?»
Утро разогнало ночные страхи, рассовало их по углам, забило солнцем под избу. От тревожной ночи не осталось ни следа, ни вздоха.
Наскоро хлебнув чая, Ольга выскочила из дома. Сон то был или явь? Явь или сон?
Ни возле дома, ни вокруг него нет следов – сплошные сугробы.
Ольга покосилась на труп: его занесло, намело белый рыхлый саван. Проклятый снег! Сообщник монстров и мертвяков. Замел следы преступления.
Но с крыши-то должно было все обвалиться, попадать на землю: не могла же после такой буйной ночи остаться в целости снежная шапка, наросшая на избе за зиму.
Ольга отошла на несколько шагов, задрала голову: вот она, крыша, целехонька, а шапка чуть съехала набок, но то, скорее, от снежной тяжести.
Не могло же все это Ольге привидеться-послышаться!
Она же не сошла с ума.
Или сошла?
Ольга сходила в дом, вернулась оттуда с метлой, принялась обхаживать труп, освобождая от снега, и приговаривать:
– Ты уж прости, что я тебя метлой, но руками холодно.
Замерла вдруг, задумалась – отчего заговорила чуть ли не нежно с мертвецом. Он ночью стоял под окном, смотрел, скрипел, стучал. Пугал ее. Ольгино сердце уходило в пятки, потом подпрыгивало до горла и вновь начинало путь к самому низу. К пяткам – до горла. К пяткам – до горла. Чудом не вырвалось.