– Господи, что делать-то?
Ольга не первый раз за эти дни упоминает Господа, а ведь когда-то до него ей и дела не было. Всю жизнь была полуверующей. К Богу мысленно обращалась, когда уж совсем тяжко было, но в церковь не ходила, молитв не знала, икон дома не держала и, если верить Библии, много грешила.
А после смерти сына она и вовсе в Боге разуверилась: как он мог забрать ее чистое и светлое дитя? Был бы Бог, не допустил бы Степашкиной смерти.
Верить в Рай легче: куда проще думать, что сын твой сейчас сидит на облаке, пьет амброзию, следит за тобой и в этом вечном светлом мире абсолютно счастлив. Куда счастливее, чем на Земле. Куда счастливее, чем с тобой. Но нет, после смерти Степана Ольга на Бога роптала, на Бога гневалась, кричала ему:
– Нет тебя! Нет тебя! Нет!
Кулаком грозила в потолок: если такой всемогущий, то через несколько этажей и крышу разглядит ее кулак.
Сейчас же бросилась женщина на колени, обратила лицо к небу и начала молиться, уж как умеет, теми словами, что сами пришли. Молилась неистово, от мертвеца избавить просила. В эту страшную минуту Бог опять появился в Ольгиной жизни, опять воскрес.
И снова Пасха, получается.
Игорь вновь оттащил мертвеца подальше в лес, сопровождаемый Ольгиными криками:
– Зря! Все равно вернется!
На сей раз не багром тащил – тот пропал. За ноги волок. И страшно, и противно, но хочется убрать труп подальше и поскорее.
Шапки снимать не стал. Создавать видимость похорон – теперь лишнее. Хотел со злости накопившейся плюнуть на труп, да побоялся. Неизвестно, как аукнется.
Мужчина продрался к кустам, скинул с них снег и безжалостно обломал ветки. Так, сяк, беспорядочно, варварски, кусты не жалея. Приволок ветки в избу, скинул возле печки, бечевку притащил и принялся стругать.
Ольга пристроилась неподалеку: что такое сосед задумал.
Вскоре рядом с Игорем выросли две кучки: ветки покороче, ветки подлиннее. У длинных один конец остро вытесан, вроде колышка. Но кол тот не осиновый – ольха, скорее всего. По зимним голым кустам так сразу и не скажешь, где какой.
Игорь брал длинную и короткую ветки, складывал их крестом и перематывал бечевкой. Торопился, психовал, бросал в сторону палки, если не получалось их с первого раза связать вместе. Рвал веревку зубами, плевался. Рычал.
Ветки исцарапали руки Игоря в кровь, несколько неловких движений ножом – и крови стало еще больше. Ладони саднило, но мужчина не останавливался, знай себе кресты вязал. Добрую половину веток окропило Игоревой кровью.
Спустя пару часов лежал перед ним ворох самодельных крестов, неровных, неказистых, не таких, какими задумывались. Не Христовых крестов, но кровью пропитанных. Почти жертвенных.
Через боль – священно ли?
Даже неверующие в минуту величайшего страха «Отче наш» судорожно пытаются вспомнить. А потом, едва чуть отпустит, бегают по квартире, роются в комодах и шкафах, заглядывают на захламленные балконы: где же та несчастная иконка, что подарила мне перед смертью бабушка?