Ангелы: Анабазис

— Тэра, например…

— А есть разница? — с лукавой улыбкой поинтересовался Елисей.

Михаил устало усмехнулся и покачал головой. Разницы не было. Стервы, тэра, люди, деревья, звёзды, звери, птицы, ангелы… Обняв мир одной кончиной, он увидел, что всё состоит из паутины предельных смыслов — жизни и смерти, солёно замешенных на любви. Он был центром её вселенной. Был им не за что-то, не потому что являл особенность или раздавал авансы, а просто так. Каждый, кто шёл рядом, прикрывал его, дарил надежду и надёжность, оставаясь рядом, делал это не за его поступки или высокоценный рассудок, не за что-то, а для чего-то. Для того, чтобы сидящий под грудиной маленький незримый жёлудь, чьё тихое потрескивание они слышали, смог однажды раскрыться, пропустив росток. Они держали его в клетке защиты и понимания, направляя и влияя напрямую и косвенно, правдой и ложью, ничего не требуя взамен, и даже не будучи уверены в успешности своего труда. Так пахарь разбрасывает зёрна, не зная, какая земля их примет — каменистая сушь или плодородная почва.

Приподнялся на локте, огляделся. Спины, ноги, вооружённые руки… Словно и сама судьба оберегала, из раза в раз располагая в тесном защитном кругу. Пока крутил головой, подошёл неизвестный, от которого веяло силой ничуть не меньше, чем раньше от Яромира. Силой и опасностью, хотя он единственный не носил ни меча, ни автомата. Зрелый, мощный, тугой, как клубок стянутых жгутов, удерживаемых невидимой рукой — отпустит, и развернуться во весь зал, хлеща и сминая. Воин склонился, внимательно разглядывая Медведева. Тот, не смотря на своё горизонтальное положение, бесшабашно ответил уверенно-смешливым взглядом. Теперь он уже мог себе это позволить. Незнакомец кивнул, будто принимая что-то недосказанное, и представился:

— Стоян Тихий, Ведущий «мечей» Ростислава-Сокола.

— Рад, — коротко ответил Михаил. — Откуда вы здесь? Все же порталы перекрыты!

— Мы — оттуда, — Стоян головой указал на вход с развороченной стеной. — Юрий-Чудотворец пробил новый туннель. Всего в полутора километрах от Гнезда. Дошли быстро…

— Что тут происходит?

— Происходит не-пойми-что. В самом разгаре. Если поднимешься сейчас, то ничего не упустишь.

Михаил не стал медлить. Перевернулся на бок, на живот, подтянул под себя ноги, начал разгибаться. Стоян с интересом наблюдал за его слабыми ещё движениями, однако помогать не спешил. Михаил поднялся, под полный вздох ощутил, как жаром заполняет грудную клетку. Прислушался к себе — очаг пылал, опаляя рёбра, но кашель так и не появился.

Огромный тронный зал оказался заполнен почти до отказа. Ближе всего находились «мечи». Тэра держали оборону вокруг оставшихся в живых людей и нескольких тел, которые, видимо, успели принести в кольцо. Это радовало. Оставлять своих мёртвых врагам — бесчестье равное трусости. Дальше, возле тронной пирамиды, оказавшейся монолитом чёрного камня, находились стервы, — рядовые и старшие. Ряды магур, Сиринов, Алконостов. Стратим стояла с поникшей головой на первой ступени пирамиды в окружении двух сестёр, равных ей, но одетых в красные одежды, облегающие фигуры. За ними высились тощие мумии горгоний. И выше, возле опрокинутого трона… Кинув взгляд, Михаил прикусил губу — отвести глаза не нашлось сил.

Прекрасная птицедева смотрела на него глазами восхищения и безграничного доверия. В первую очередь выделились именно глаза — огромные, как озёра, влажно-блестящие, живые. И только потом Михаил смог увидеть лицо и разглядеть тело. Платье — не платье, шлейф — не шлейф, а какая-то путаница снежно-искрящейся прозрачной ткани обволакивала её. Вроде и одета, но при малейшем движении свет «солнышек» проникал за взбитое облако чудесного материала, обнажая и расцвечивая совершенную фигуру. Тело богини, королевы, блаженства, воплощённого в плоть. Всё, что хотелось, — это прикасаться, сливаться, каждой клеткой кожи, соединяться дыханием. Он не просто вожделел её, он хотел просыпаться рядом, дышать с ней в такт, делиться теплом в самую холодную ночь, дожить до старости, всё также нежно подавая её руку на вечерней прогулке и умереть на её коленях, когда настанет срок. Внезапно накатившее желание прожить с единственной женщиной всю жизнь, всю без остатка, потрясло его. Ему оказалась нужна только она…

…Она стояла, такая нежная и хрупкая в своём любимом лиловом платье, зябко куталась в накинутый на острые плечи плащик и теребила букетик сирени, сорванной рядом, в городском саду. Она с волнением смотрела на часики, добротную «чайку», подаренную им на заре отношений, притоптывала ножками в излишне лёгких для осени туфельках в тон платью и заглядывала в окна подходящим машинам. Она покусывала мягко очерченные губы под розовой помадой, поправляла локоны, которые нещадно трепал ветер, сбивая с таким трудом собранную причёску. И, возможно, неосознанно прикасалась горячей ладонью к чуть-чуть округлившемуся животику…

— Наташа!

Окно в сизых разводах дёрнулось, когда дежурный «ПАЗ» встал на остановке. Она, не скрывая слёз, счастливо засмеялась и бросилась навстречу, ещё легко и свободно, но уже со странной бережливой грацией, доступной только самым счастливым женщинам. Будущим мамам.

— Наташка! Наташенька! — зашептал он горячечно, вырываясь из пут ремня безопасности. Дурацкая система никак не хотела отпускать, клавиша вдавливалась, а замок всё также жёстко держал широкие стропы. Он рванул лямку, надеясь порвать.

— Уймись, Отец! Это морок! Уймись! Не она это! Не она, слышишь?! — шептал водитель, странно кривясь, и корявыми, но сильными руками пытаясь удержать его на кресле.

— Наташка! Я сейчас! Я уже иду! Я вернулся! — бешено рвался он, отталкивая водителя и пытаясь порвать ремень.

Она протягивала ему сирень, она шла, словно плыла, словно входила в него через глаза, жаркое дыхание и влажные поры. Она заполняла его ночным лепетом под короткие вздохи, под стиснутые мокрые простыни и жаркие прикосновения тел.

— Стой же ты!