– Тебе лечиться надо, – крикнул он. Потом ушёл комплектовать грузовик или что там ему полагалось делать по работе. Кажется, точному определению она не поддавалась. Иногда мне казалось, что единственная задача Ахима – носить этот комбинезон и расхаживать по территории туда и сюда. Ахиму не было и тридцати, и выглядел он неплохо. По крайней мере, на первый взгляд не скажешь, что его жизненные планы завершались на этом производственном дворе. И тем не менее он проводил свою жизнь с грузовиками, чистил брезент, комплектовал груз и проверял транспортные средства на надёжность. Потом расхаживал по двору со своим зажимным планшетом и демонстрировал свою важность. Настоящей профессией это в моих глазах не было, и я иногда задавалась вопросом, учился ли он чему-нибудь вообще. Позднее я узнала: ничему. Ещё подростком Ахим сделал свой активный выбор против образования, на этом и стоял. Его незнание почти во всём в соединении с вполне привлекательной внешностью привело к тому, что ему не очень доверяли. Ему никогда не стать начальником экспедиции. Но свою задачу в части обслуживания парка машин и в части логистики он исполнял с гордостью, которая хотя и не была ему к лицу, но никто её никогда и не оспаривал. Можно было подумать, что эта контора принадлежит ему.
Он был не единственным сотрудником фирмы, но большинство остальных были водителями, которые лишь появлялись, чтобы снова уехать. Кроме Ахима, был ещё шеф, который никогда не здоровался, и секретарша, которую иногда тайком привозил на работу шеф. Ну что, вот такой он был галантный.
В отличие от Ахима, Алик не считал мой полив лужи ни идиотическим, ни ошибочным. Наоборот: он выставлял мои действия как гуманный жест, хотя ни один человек от них не выигрывал, а процветали только личинки комаров. И его забавляло, что это задевало Ахима. Мы тогда начали по утрам поливать лужу вместе, когда знали, что он пьёт свой первый кофе и смотрит из окна. Ахим тогда ломал голову над тем, что это значит. А мы хихикали, переламываясь пополам.
Перед тем как отправиться за покупками, Папен составлял подробный список товаров, чтобы не пропустить их, идя своим обычным маршрутом по супермаркету. В первую очередь овощи и фрукты. Потом сделать петлю к вареньям и продуктам для завтрака, потом кофе и чай, а также мучное, а после – колбаса и сыр, молочные продукты. Управившись со списком, он спрашивал о моих желаниях и обнаруживал, что список надо переписывать заново, потому что первый вариант не предусматривал дорогу к дополнительным товарам, и маршрут надо было менять. Кроме того, его приводила в отчаяние неопределённость заказа «погрызушки-хрустяшки». Это могли быть чипсы, а могли быть и орехи или сухари. Он всерьёз задумывался над этим и бормотал мне свои догадки, пока наконец не сообразил записывать хрустяшки на полях своего списка. Без конкретного указания отдела.
Мы выезжали с ним со двора на его «комби» и сворачивали налево к центру. Но не центру города Дуйсбурга, а к центру Рура. В супермаркете он толкал перед собой тележку с привычной скоростью и сосредоточенно собирал записанные товары, ни на что не отвлекаясь. Он не был спонтанным покупателем, и в этом тоже резко отличался от своей бывшей жены и её супруга, которые любую покупку превращали в хомячью запасливость и не могли успокоиться от восторга, если в продаже появлялась новинка типа туалетной бумаги с банановым ароматом.
– Чёрт возьми, ты только посмотри! Туалетная бумага с банановой отдушкой. Почему я сам до этого не додумался? – ликовал Хейко в таких случаях, покупал шестнадцать рулонов, которые потом так и оставались в гараже, потому что воняли обезьяньими экскрементами, как он с негодованием обнаруживал дома. А в гараже ему это не мешало, он эту бумагу время от времени использовал, вытирая масло, которое капало из его пятисотого «мерседеса» 1979 года выпуска.
Супруги Микулла покупали до тех пор, пока не иссякала кредитная карта. У моего отца вообще не было карты. И он был нечувствителен к соблазнам потребительства. Более того, наличие выбора его, казалось, сердило. Когда я импульсивно подбегала к нему с ананасом, а он в это время стоял перед молочной полкой, он реагировал несдержанно:
– В отделе фруктов мы уже побывали, – говорил он.
– И что?
– Ничего, я просто сказал. Фрукты всегда в самом начале. Иначе ты попадаешь в ловушку психологии супермаркета.
– Как это?
Мой отец положил литровый пакет молока в тележку и наклонился ко мне. Переключил тон на заговорщицкий и прошептал:
– Всякий раз, когда мы что-то забываем и из-за этого возвращаемся, нам бросается в глаза что-нибудь такое, что мы будто бы пропустили, а нам оно может понадобиться. И так мы покупаем гораздо больше, чем нам, собственно, надо. Такова система. Надо понимать систему, если хочешь её победить.
– Какая ещё система? – не поняла я.
– Система потребительского соблазна. Она заставляет нас покупать всё больше всё более ненужного.
Я глянула на предметы, которые уже набросала в тележку, сильно надеясь, что мой отец не сочтёт ненужными мини-салями в тесте и сливочный йогурт с вкраплением шоколадных слёзок принцессы Какау. Это были продукты, которые я считала не только исключительно целесообразными, но и прямо-таки жизненно необходимыми. Он строго посмотрел на меня своими водянисто-голубыми глазами и продолжил:
– Когда я составляю точный план покупок, я тем самым препятствую умножению глупостей. И тем самым побеждаю систему. Я наношу ей урон, так сказать, выверенным потреблением.
– Но иногда бывает, что хочется, скажем так, мясного салата, – попыталась я выставить гедонистическую концепцию, а он среагировал на это совершенно неожиданно, обрушив на меня такую волну любви, что я чуть не разревелась.
Это был первый раз из множества последующих случаев, когда он в миллисекунды сдавал свою прямолинейную позицию, чтобы окутать меня своей пятнадцать лет не востребованной любовью. Он улыбнулся и сказал почти озабоченно:
– Если ты хочешь мясной салат, мы его купим. Система нас не победит, если мы купим тебе мясной салат.