– Не случится, – ответил ей внутренний голос, после чего Дороти смогла перестать волноваться.
Они вернулись в спальню, где заняли уже давно привычные места на кровати, правда Дороти повернулась к мужу спиной, а он, долго раздумывая, все-таки обнял ее и, не встретив никакого сопротивления, спокойно заснул.
Воспоминания о боли в руке размылись, и теперь, глядя на нее, Дороти не могла понять, действительно ли это было так невыносимо.
С этими мыслями она и отключилась, оставив все переживания на следующий день.
Сон о Мике и Розе, как часто и бывает со снами, превратился в эхо, звучащее где-то в глубинах разума, но не исчез до конца. Утром Дороти будет пытаться вспомнить его, но он умело ускользнет, оставшись непойманным.
***
Время шло и неумолимо меняло все вокруг себя. Высокая золотая пшеница колыхалась на бескрайнем поле, покорно ожидая час, когда фермер на комбайне приступит к сбору урожая. А пока в ее распоряжении все еще оставалось немного времени, чтобы успеть напоследок насладиться ласковым ветром и солнечными лучами.
Среди людей принято считать, что растения ничего не понимают и не чувствуют. Конечно, они – это не мы, но у них нельзя отнять свой собственный способ коммуникации и существования в мире.
Каждый день примерно в одно и то же время по полю пробегали мальчик с девочкой и громко смеялись. Они то рассказывали какие-то истории, то играли в догонялки или в охотников за сокровищами, да мало ли какие игры могут быть у детей! Но в эти мгновения колосья пшеницы всегда наслаждались счастьем тех, кто оказывался рядом с ними. А когда дети прерывали свой бег, чтобы покачаться на качелях, висящих на могучем собрате-дереве, пшеница внимательно слушала их разговоры, хоть и не могла разобрать ни слова. Тут главным было настроение, с которым общались дети, реакции на слова другого – из них безмолвная пшеница черпала необходимую для себя энергию.
Однажды, впервые за долгое-долгое время, слова мальчика оставили очень неприятные чувства, отчего многие колосья в страхе даже прижались к земле. Если бы пшеница знала человеческую речь, то поняла бы, что он делился с подругой своими переживаниями о матери, которая сильно изменилась, и поэтому ему не хотелось возвращаться домой.
– Но это же мое воспоминание, – прозвучал голос взрослого Дэвида.
– Да. Ты вспомнил и захотел дополнить историю, – подтвердила Дороти. – Родной, этот рассказ не только обо мне, но и о вас с папой.
Пока Леонард не обращал внимания на странности жены и списывал все на стресс или последствия аварии, Дэвид видел и чувствовал гораздо больше. Он много раз заставал маму в гостиной, стоящей у окна и что-то бормочущей себе под нос. Ее жесты и интонации выглядели так, будто она с кем-то разговаривала. С кем-то невидимым. Дэвид пытался прислушаться, чтобы понять, о чем она говорит, но стоило ему подойти ближе, чем следовало, как Дороти тут же замечала его, и выражение тревоги на лице сменялось добродушной улыбкой.
– Ты с кем-то говорила? – спрашивал Дэвид.
– Сама с собой, – отмахивалась мама. – Не обращай внимание. Мне так легче думается. Как дела в школе?
Подобные разговоры всегда были короткими и ничем не заканчивались, кроме как молниеносным переводом темы.
Мама стала другой. Сколько бы Дэвида ни убеждали в обратном, но это было совершенно очевидно. Однажды он случайно проснулся ночью в тот момент, когда открылась входная дверь и на пороге появилась Дороти. Очертив на полу вытянутый силуэт, свет из коридора протянулся к самому подножью кровати. Дэвид постарался не выдать себя и потому притворился спящим, а сам наблюдал за матерью через крохотные щелки едва приоткрытых глаз. Комната, что прежде казалась неприступной крепостью, по какой-то странной причине рухнула, превратившись в ловушку, в которую угодил ее собственный хозяин. Не было никаких разумных причин появиться столь необъяснимому страху перед собственной матерью. Он любил ее всем сердцем, но что-то внутри нее, возникшее после аварии, заставляло его трепетать от ужаса. Даже сейчас именно страх стал причиной прикинуться спящим.
Тем временем Дороти зашла в комнату и остановилась в метре от кровати. Обе ее ладони были прижаты к груди, а губы шевелились в слабом свете, не произнося не звука. Дэвид чувствовал на себе тяжелый изучающий взгляд и боролся со стойким желанием спрятаться под одеялом с головой.
Время шло так медленно, так неохотно, и ничего не менялось. Дороти продолжала неподвижно стоять у кровати, а Дэвид смотрел прямо на нее.
– Нет, – шепотом сказала мама. – Нет, этого не будет. Я не допущу.