Монстр взгромоздился ей на грудь и остался так и сидеть, уперев руки в кровать слева и справа от головы. На черном плоском лице медленно поднялись веки, открывая белые, как снег, глазные яблоки без зрачков. Оно не собиралось нападать, а молча ждало чего-то, но при этом не упустило возможности заглянуть в разум несчастной женщине. Дороти чувствовала, как его ветвистые лапы проникают все глубже и глубже, исследуя потаенные уголки памяти, отчего все, к чему оно прикасалось, покрывалось толстым слоем плесени.
В коридоре раздался звук тяжелых шагов и скрежет металла, которые уже прежде тревожили этот дом. Он тоже был здесь – проклятый Джек не желал оставлять семью Розенов в покое. Получается, что черный демон пришел к Дороти совсем не просто так? Он помогала Джеку?
Вначале в нос ударил мерзкий запах рыбы, и только потом появился он. Желтый плащ отчетливо выделялся на фоне черного прямоугольника двери, так же, как и покрытый ржавчиной гарпун. Китобой не спеша прошел в комнату и остановился рядом с кроватью. На поимку Дороти ему пришлось потратить слишком много сил, а она все не желала сдаваться. И тогда он позвал на помощь демона, который с радостью согласился.
– Можешь идти, – басовый утробный голос Джека был обращен к твари, сидящей на Дороти. – Мне больше не нужна твоя помощь.
Демон на мгновение прильнул к щеке Дороти и втянул ее запах невидимыми ноздрями. Он чувствовал страх и даже наверняка слышал крик, звучавший как услада для его ушей. Но уговор есть уговор. Демон пополз вниз по телу, пока не исчез где-то в подножье кровати, оставив Дороти наедине с Китобоем Джеком.
Он стоял и смотрел на нее с высоты своего огромного роста. Могучая грудь медленно вздымалась вверх-вниз. Как часто Дороти говорила о том, что не позволит Джеку навредить ее семье, и всегда была уверенна в собственных силах. Ей казалось, будто Джек останется лишь слабым эхом, не сумевшим преодолеть разрывы между мирами. А теперь ошибочные представления развеялись, и она поняла, какой же крохотной и слабой была на его фоне. По щекам до самой подушки скатились две слезы.
– Где твои мнимые друзья, женщина? Они обещали помочь, но бросили тебя. А знаешь почему? Потому что помнят, как я убил каждого из них. Помнят тот первобытный страх перед хищником, превосходящим их по силе и уму. И стоило им вновь столкнуться со мной, как от хваленой храбрости не осталось и следа. Ты знаешь, о чем я говорю, ведь сейчас испытываешь тот же самый страх. Бойся, не останавливайся. Ты думаешь, что я убью тебя? Нет. Я сделаю гораздо хуже.
Джек улыбнулся, хотя скорее это было похоже на оскал. Если бы только Дороти могла говорить, то непременно молила бы Китобоя о пощаде, хотя и знала, что это бесполезно.
– Сладких снов, Дороти Розен, – Джек направился к двери, а затем бесследно исчез в коридоре.
***
– Я помню чей-то истошный крик, от которого проснулся, – сказал Дэвид.
– Это все, что я могла сделать, когда паралич прошел, чтобы сбросить с себя пережитый кошмар.
– Вначале я подумал, что никакого крика и не было вовсе, а мне только приснилось, но он повторился вновь. Долго думать над тем, откуда исходил звук, не пришлось, ведь кроме нас с тобой дома никого не было. Ответ был очевиден. Но причина оставалась не ясна.
– Мой бедный мальчик, – в голосе Дороти чувствовалась материнская забота и что-то еще, чего Дэвид сразу не уловил. – Из-за меня тебе пришлось столько всего пережить. Я сломала твою жизнь.
– Нет, не правда.
– Правда, Дэвид. Из-за своей упертости и нежелания признавать проблему я вместо того, чтобы защищать тебя и Леонарда, причиняла вам боль. Не зря говорят, что преисподняя полна благих намерений, а небеса – добрыми делами. Думая о благе, можно совершить по-настоящему великое зло.
– Ты была больна и не могла за себя отвечать, – Дэвид попытался оправдать ее, хотя и сам не верил сказанным словам.
– Всегда ли? – ненадолго освободившись от хвори, Дороти могла здраво рассуждать, реально оценивая ситуацию. – Вначале я рассуждала вполне здраво и понимала, что со мной происходит что-то нехорошее. Мне всего-то нужно было признаться в происходящем врачу, но я не хотела оставаться в больнице.
– А-а-а-а! – их разговор прервал крик, о котором говорил Дэвид.
Ожившее воспоминание не желало уходить. Оно, как и любая история, заслуживало того, чтобы быть рассказанным.