– Да. В справочниках, где я натыкался на описание музыки, было написано, что это шум, вызывающий противоречивые эмоции.
– А что ещё там было написано?
– Музыка потеряла свою популярность, поскольку со временем доказала, что в ней нет никакой пользы, а лишь трата времени и очередной способ сбежать от проблем.
– Трата времени, – задумчиво повторил капитан. – Конечно, трата времени, если ты её не понимаешь. А там ничего случайно не писали про вдохновение, про целебные свойства?
– Нет, ни слова, – покачал головой Артур.
– Музыка – это чудо. Она может поддержать в трудную минуту, может помочь набраться сил или расслабиться. Да много всего, чёрт побери! Даже такой старый чурбан, как я, это понимает. А они описали её словами «бесполезный шум». Вот поэтому я и считаю себя лишним человеком.
– Вы не лишний, – Марк абсолютно точно был в этом уверен. – Вы другой.
– Другой среди тысяч – значит лишний.
– Вовсе нет, – сказал Виктор. – Я тоже так думал, но потом познакомился с ними. Мы нужны друг другу, нужны родителям. Каждый из нас важен. Если кто-то из них пропадёт, то это словно от меня оторвут кусок. Да, Артур. И тебя это касается тоже, не смотри на меня так.
– Ты никогда не говорил ничего подобного.
Марк знал, что однажды Виктор скажет всё, что думает. За его маской, полной уверенности и независимости, всегда скрывались совершенно другие чувства. Возможно, признаться в них он считал слабостью, а может быть, слишком сильно привык не снимать маску. Но встреча с капитаном Мартином Кретчетом и звуки музыки стали неожиданным толчком к переменам.
– А можно я вас нарисую? – послышался голос Анны, которая прежде стояла молча в стороне.
– Прости, что? – ребята удивляли старого капитана не меньше, чем он их.
– Нарисую, я… Нет, извините.
– Анна любит рисовать. У неё это получается очень здорово, – Марк решил взять всё в свои руки.
– Марк, не надо.
– Почему? Что в этом такого? Ты прекрасно рисуешь.
– Моя дочь была художницей, – неожиданно сказал капитан, и повисла тишина, поскольку каждый из ребят услышал слово «была». – Прости, что так отреагировал. Только она просила меня о таком. Я то откладывал, то уплывал надолго, а потом было уже поздно. Наверное, зря я это всё говорю.
– Нет, не зря. Вы же давно ни с кем не говорили. Каждому хочется поделиться чем-то.
– Когда однажды я вернулся из плавания, впервые никто не встретил меня на причале. Я сразу почувствовал неладное. Позвонил с ближайшего телефона домой, но и там тишина. Со всех ног помчался сюда и наткнулся на запертую дверь. На лестничную клетку вышла соседка и вручила мне письмо от жены. В нескольких резких абзацах она обвиняла меня в том, что наша дочь погибла. Выпала из того окна, – Мартин Кретчет кивнул в сторону окна, наглухо забитого досками. – Мол это я не починил раму, не проследил, не помог. И в конце она написала, что больше так жить не может и уходит. Так я узнал, что моей девочки не стало. Вещи в её комнате лежали нетронутыми. Мольберт, краски, кисти, а её уже не было. Первое, что я вспомнил в тот миг, это тот самый вопрос: «Папа, можно я тебя нарисую?» А я ответил: «Давай потом, мне нужно собираться».