— Вот, господа, прошу вас, ознакомьтесь, — Жебокрицкий подал две бумаги, однако Молчанов их не взял, а жестом показал, чтобы Горюнов посмотрел, что именно там написано.
Наверняка у господина председателя земского суда начинался очередной приступ, а еще он очень хотел бы сбежать от жены. Но едва взглянув на бумаги демонстрируемые Андреем Макаровичем, Молчанова даже просиял лицом. Между тем, не в силах говорить, исправник жестом показал Горюнову озвучить суть документов.
— Господа, я вижу перед собой долговое обязательство господина Шабарина перед господином Жебокрицким. Согласно этому долговому обязательству господин Шабарин задолжал господину Жебокрицкому одну тысячу триста рублей, — говорил Горюнов. — Вскрылись новые обстоятельства дела, усугубляющие положение господина Шабарина.
— Там по другой расписке ещё долговые обязательства его матери, на две тысячи пятьсот рублей, — задыхаясь и явно с большим трудом склеивая слова в какие-то фразы, сказал Молчанов.
— Господин Молчанов, — нашёлся я. — Вы, как я вижу, знали о содержании данных записок. Недаром же, что вы встречались с истцом в ресторане после… бани.
— И я про то же! Охальник! Опозорил и себя, и меня! — вновь взорвалась госпожа Молчанова.
— Да, как вы смеете, совесть есть⁈ Впрочем, есть ли она у вас, мот, картёжник! — выкрикнул Жебокрицкий, при этом не сводя глаз с Марты.
— За неуважение к суду… — начал было Молчанов, но я его перебил.
— Яша, мне больно! — выкрикнул я.
— Ах, ах. Я всё! — выкрикнула Марта.
Молчанов смотрел на всё это с ужасом, пока остальные застыли в немом недоумении. Его взгляд блуждал от Марты к жене, иногда словно бы случайно перекидываясь на меня. Он в одно мгновение понял, о чём идёт речь — понял, что ещё кто-то знает о том, что произошло в бане. Там, где он избил до полусмерти проститутку, которую и вовсе посчитал умершей. Патрон, его покровитель, вице-губернатор Кулагин, обещал дело прикрыть, заставить замолчать всех и каждого. Но что-то пошло не так.
Нет, вряд ли Молчанов боялся суда или преследования полиции. Он сам и есть правосудие. Так чего же бояться самого себя! Между тем, если каким-то образом всплывет история о том, что земский исправник пользовал проституток, бил женщину, пусть и падшую, и чуть одну из них не убил, город ему не простит.
И даже не в том дело, что Марта и Грета были двумя единственными гетерами города, с которыми можно было поговорить о чём угодно, и к услугам которых с большим удовольствием обращались некоторые сильные мужи Екатеринослава. Дело в самом факте посещения проститутки. Нет, это делать можно, но обязательно так, будто этого и не было. При встрече в публичном доме господа не здороваются и забывают об этой встрече.
— Это всё превращается в фарс! Вы, господин Жебокрицкий, посмели в зале суда оскорбить меня и нанести жесточайшую обиду. Я должен был бы вызвать вас на дуэль. Но я следую закону, потому прошу вас или принести мне извинения прямо здесь и сейчас, или принять мой вызов! — сказал я, примечая для себя, что вопрос о моем имении как-то отошёл уже на второй план.
— Не в зале суда, юноша. Не бросайтесь словами, за которые будете отвечать, — Тихо, но так, чтобы я слышал, сказал Жебокрицкий.
— Вы всего лишь струсили, — сказал я.
В ответ на меня лишь посмотрели испепеляющим взглядом, который, впрочем, не возымел должного эффекта и вызвал у меня презрительную улыбку. Мне отказали прилюдно в дуэле… Было бы тут почтенное общество, случился бы конфуз. Но кто же сможет выставить Жебокрицкого трусом?
— Я все слышал, господин… Вы отказали в дуэле, — выкрикнул журналист.
— Так вы еще и трус, господин я быстро все! — рассмеялась Марта, которая, как я погляжу так же входила в кураж.
Мой сосед поморщился, но не ответил.