– Вот блин, а я с этой начал… – я махнул на дверь со странноватыми жильцами, не любящими классическую литературу. Что там летало-то? Достоевский, кажется?
– Ооо, милый! – затянула Валентина Николаевна. – Это ты вообще к Маньке сунулся! У ей давно не то деменция, не то эта… шизофрения, да. Ей всё мерещится, что у ей в квартире полтергейст, понимаешь, книги швыряет да мебель двигает. Сама она, ясное дело, швыряется. Одна ведь живёт, значить, больше и некому. То и дело в смежную стенку чем кинет, лишь бы меня взбаламутить! Нин, подтверди!
– Да-да, всё так! – закивала та, вторая соседка, которая полненькая блондинка. – И живёт одна, и швыряется то и дело. Я сама слышала, как в стенку всякое прилетает, когда мы у Валентины Николаевны чаи гоняли, да. С ума она сбрендила, крышею поехала, – резюмировала толстуха и улыбнулась, ожидая и от меня подобной осуждающей тирады, по всей видимости.
– Ну да, её поехала — а моя в догонку метнулась, за компанию, – пробубнил я, вспомнив пролетевший позади тётки томик классика, способный без труда убить при попадании в голову.
– Что?
– Что? – я состроил самую невинную морду и сделал вид, что не понимаю и вообще молчал. Но молчать после таких финтов нельзя, надо обязательно что-то спрашивать у собеседника, я это давно на Кире приметил и апробировал. – А она точно одна живёт?
– Да точно, точнее не бывает! – усмехнулась… а как её? Ника, Нина? Блондинка, в общем. – Родственники к ней редко-редко заглядывают. Раз в три месяца баул круп припрут — и поминай как звали! В том месяце были, значит, не раньше зимы теперь покажутся. Ну а чего с ней, если она сумасшедшая?
– А я тогда какой? – вновь ошалело протянул я не к месту, снова потеряв контроль и фильтр между сознанием и языком, именуемый мозгом. Так часто отключается, что в пору задуматься — а действительно ли я не сошёл с ума? Уже мог, уже можно. Не хуже мобильника, но тот-то хоть старый… а что, а я в тридцать тоже старый, что ли, выходит? Хреново как-то выходит, не хочу так.
На счастье, блондинка меня то ли не услышала, то ли среагировать не успела, а Валентина Николаевна спасла окончательно, спросив:
– А чего тебе Лизка понадобилась, на кой?
– Антонине плохо, позвать просила, – не особо задумываясь соврал я «близко к тексту». – «Скорая» уже здесь, но… позвать просила, в общем.
– Ой, страсти какие! Нинк, ты слыхала? Пойдём скорее к Тоньке! Мало ли, помочь чего надо там? Ой, давай скорее. Милый, ты уж по всем-то квартирам не бегай, ты сразу к Лизе и с ней уж к Антонине поднимайтесь. Нечего весь дом собирать. Да, Нин, пойдём-пойдём.
Спорить и выжидать действительно было бессмысленно, потому я поспешил в другое крыло, к указанной двери. Там мне даже на удивление быстро открыли, и я даже признал эту бабулю: именно её я встретил одной из первых, когда Кира в лифте застряла. Ну, седенькая такая, порядком выше прочих, на вид глубоко за шестьдесят, но одевается не как старушка (и как большинство её подруг), а вполне прилично. Сейчас, например, была в модном бежевом спортивном костюме.
– Здравствуйте, вы Елизавета Павловна?
– Да, – неуверенно протянула бабуля пробегаясь по мне взглядом.
– Пойдёмте скорее к Антонине Сергеевне, ей плохо стало. Простите, что не трачу время на реверансы и представления, вопрос не тот.
– Да не переживай, я тебя помню, – бабушка легко перешла на «ты». – Ты ведь Боря, из сто двадцать шестой? Да не спеши ты так, подожди меня!
– Ну как же не спешить…
– А так и не спеши: мне не восемнадцать лет, а девятый десяток.
– Что?! – я опешил. – Сколько? Я думал вам шестьдесят с небольшим в лучшем случае!