— Что с ними? — тихо спросил казначей, догадываясь об ответе.
— Ни мне, ни нашему проклятому капитану ни на земле с ними не встретиться, ни на небе. На земле нет их, а нам с ним в пекло потом, не на небо. Дворянку-то капитан сразу убил, чтоб не мучилась, прикрыл плащом и крест рядом с ней положил, а служанок матросам отдал позабавиться…
Кончита судорожно втянула в себя воздух и стиснула зубы, заставляя себя слушать дальше.
— …Сам-то он добычу считал, к женщинам не притронулся — не до того. Ему нужно было, чтоб мы развлеклись, меньше думали, не обойдёт ли он нас при разделе добычи. И вина нам не пожалел. Они обе были уже еле живые, когда мы спросили его — как с ними дальше? Дать отлежаться, а на берегу отправить в бордель, или, может, себе кто захочет? А он: «Вот ещё, дурни! Они же свидетели! За борт!» Да наши и сами-то понимали, что нельзя их оставлять, но не решались без команды убить. Младшая совсем молоденькая была, плакала «Только не убивайте», в бреду металась уже, а всё просила не убивать. Её за руки за ноги раскачали, а она пальцами за чей-то рукав уцепилась. Уж мы пили в ту ночь… Капитан разведал, кто не трогал их, кто потом ходил дёрганый — их скоро волной смыло, то есть нам так сказали — волной. Я простой матрос был, а в помощниках у него самые головорезы ходили. Время прошло, позабыли. На море ведь всякое: шторм, цинга, собачья работа. Кто мягкий и нежный, долго не проживёт, памятливые — ещё меньше.
— Ты через десять лет вспомнил, когда в Сегилье заговорили об «Эспаньоле»? — севшим голосом спросил подавленный казначей.
— Радовался, как наш капитан бывший выкрутился. Заросло всё давно. А тут… по улице шёл, дети играли, — лицо бывшего матроса перекосилось от боли. — Мальчишки друг дружку пятнали с криками «Ты убит!», «Убью я тебя!» А девчушка маленькая всерьёз приняла, испугалась, заплакала и голосом тоненьким «Только не убивайте!» У меня нутро всё перевернулось, ноги враз подкосились, стоял я, как перед виселицей, где мне и место. Малявку-то успокоили, приласкали, а мне покоя больше не будет… Каждую ночь снится та молоденькая служанка и просит не убивать. Вино пью, настой взял у аптекаря — только хуже. Проснуться не могу, а она всё приходит и просит.
— Поэтому ты пытался повеситься?
— Да. Всё равно душе пропадать.
— К священнику-то ходил?
— И к нему ходил. Исповедался, а он мне — сдавайся властям, иначе тебя грехи не отпустят.
— Почему же не сдался?
— Кто мне поверит? Скажут, что сумасшедший, клевещу на благородного господина. Не казнят, а тихо придушат по приказу сеньора дель Соль. У него и в тюрьме свои люди, и в страже.
Заговорщики сидели, не смея поднять друг на друга глаза. Роберто шепнул:
— Всякое я припомню, и по мне виселица давно обрыдалась, а такого вот не было.
Только сейчас пытавшиеся выбраться из-под власти оскорблявшего их и угрожавшего им человека Кончита и сеньор Мендес осознали, с каким чудовищем они решились померяться силами. Себя они чувствовали брошенными в бурный поток котятами и не представляли, как можно выбраться. Но когда Роберто угрюмо спросил:
— Что, расходимся?
Казначей и служанка одновременно подняли головы и, не сговариваясь, ответили:
— Нет.
44. Планы
Первое возбуждение от собственной решимости скоро прошло. Никто из заговорщиков не представлял, какой путь поможет им избавиться от дона Стефано. Роберто решительно заявил: