спекулятивных строений, если только он задумает возвести их; тем не менее он может вовсе
не беспокоиться об этом: ему не нужно жить в них, так как перед ним открывается вид на
практическое поприще, где он с полным основанием может надеяться найти более твердую
почву, дабы на ней воздвигнуть свою разумную и благотворную систему.
Таким образом, в сфере чистого разума не бывает настоящей полемики. Обе стороны толкут
воду в ступе и дерутся со своими тенями, так как они выходят за пределы природы, туда, где для их догматических уловок нет ничего, что можно было бы схватить и удержать. Они
могут бороться сколько угодно; тени, разрубаемые ими, мгновенно срастаются вновь, как
герои в Валгалле, чтобы опять развлекаться бескровными битвами.
Однако чистый разум не имеет также дозволенного скептического применения, которое
можно было бы назвать основоположением о нейтральности при всех его спорах.
Подстрекать разум против самого себя, доставлять оружие обеим его сторонам и затем
спокойно и с насмешкой наблюдать их разгоряченную борьбу-это с догматической точки
зрения есть неблаговидное занятие и проявление злорадства и коварства. Но если мы
замечаем непреодолимое ослепление и высокомерие умствующих людей, не желающее
считаться ни с какой критикой, то у нас действительно нет иного средства, как
противопоставить хвастовству одной стороны другое хвастовство, опирающееся на точно
такие же права, дабы противодействием врага по крайней мере привести разум в
замешательство, вызвать у него некоторое сомнение насчет его притязаний и заставить его
выслушать критику. Но попытка оставить его навсегда при этих сомнениях и намереваться
рекомендовать убеждение и признание в своем незнании не только как целебное средство
ebooksa