определить объем и границы нашего разума, а пока это не достигнуто, все утверждения
разума высказаны наугад. Именно таким образом было бы обосновано всеобщее сомнение
во всякой догматической философии, идущей своим путем без критики самого разума; но
этим не полагался бы еще предел такому движению разума вперед, если оно было бы
подготовлено и обеспечено лучшей закладкой основания. В самом деле, во-первых, все
понятия и даже все вопросы, предлагаемые нам чистым разумом, находятся не в опыте, а
только в самом разуме, и потому должна существовать возможность решения и понимания
их, что касается их значимости или несостоятельности. Мы не имеем, во-вторых, права, полагая, будто решение этих задач заложено в природе вещей, отклонять их и отказываться
от их дальнейшего исследования, ссылаясь на нашу неспособность; ведь один лишь разум
породил в своих недрах самые эти идеи, и потому он сам должен дать отчет об их значении
или диалектической видимости.
Всякая скептическая полемика, собственно, обращена только против сторонников
догматизма, которые, не питая недоверия к своим первоначальным объективным
принципам, т. е. не подвергая их критике, с важным видом продолжают свой путь; цель
такой полемики состоит лишь в том, чтобы расстроить планы догматиков и привести их к
самопознанию. Сама по себе в отношении того, что мы знаем и чего не можем знать, она
ровно ничего не значит. Все неудачные догматические попытки разума суть факты, которые
всегда полезно подвергать цензуре. Но отсюда нельзя делать вывод о надеждах разума на
больший успех в будущем и о его притязаниях на такой успех; поэтому одна лишь цензура
никогда не может привести к концу споры о правах человеческого разума.