Самыми паскудными постами были те, что в самом штабе. Там, особенно днём, стоишь, как «три тополя на Плющихе»: даже до ветра не сбегать. Их «продавали» за четыре пайки сахара или масла. Хочешь махнуться «на вольные хлеба» у складов ГСМ или химимущества — гони сахар! Отстоять за меня в долг «оловянный солдатик» Кондыбин не согласился: «Да ну вас, скоро сам золотуху лечить буду! Вот отосплюсь на складах, тогда и отъедаться начну. Копи масло, корефан!» И пошёл я гладить суконку и брюки первого срока: на мою долю выпало стоять в штабе. Что поделаешь: сахара с маслом в рационе учебки за один рубль и пятак в сутки, равно как и хлеба с компотом недоставало всем. Мне есть хотелось даже во сне: культуризм требовал калорий.
Стояли по два часа через четыре по стойке «смирно». Ночью — аналогично. Три поста и дневальный у входа. Его, как не принявшего присягу, а это был «парень с гор и в тюбетейке», научили самым необходимым словам на русском. Привожу перечень с переводом, чтобы не повторяться. Если чего перепутаю, то будьте снисходительны: я вырос в Сибири, где учился с казахами и немцами. Так что не обессудьте и попробуйте на досуге найти словарь или разговорник бурятского, или адыгейского языка. То-то же!
А потом ведь не мемуары слагаем, а байки «травим».
С развода чётко печатаем шаг к чугунному парапету и мраморной брусчатке штаба. По дороге успел подобрать пару «жирных бычков»-окурков: курева за 80 копеек не больно накупишься. Про СПИД в те времена не слышали. Не брезговали и «стрельнуть». Ночью покурим втихаря. Нельзя, конечно, но ночью особенно хочется затянуться дымком, вспомнить о доме… Развели: арсенал, секретка, знамя. Все одеты по «форме три» — парадной. Чехлы на беске белёхонькие-муха не сидела! Её средина, продавленная затылком при «отдыхе» в караулке. Там, как известно, подушек не выдают. Так что, будьте любезны: головку на бескозырочку. А под бочёк сосновые доски, крытые кузбаслаком в прошлом столетии. Сооружение скромно именуется топчаном (не путать с нарами — это в полуэкипаже и там одеяло на троих выдают).
И ведь надо же: к старости человек совершенно теряет вкус к жизни. Ему даже на мягчайшем матрасе без инородных катышей и пуховой(!!) подушке не спится. Ну не уродство ли?! Помнится, только сменишься, затолкаешь «кирзуху» (перловую кашу) в ливер, прольёшь стаканом чая и… Хоть стреляй над ухом: ни один мускул не дрогнет, за исключением любовного, да и то по молодости.
Опыт стояния в карауле у штабных дверей и знамени в чехле из плексигласа (оргстекло) был и немалый. Где-то к 19–00 кабинетных служак «как Фома буем» сметал. Дежурный по отряду уходил из штаба на «государеву службу», становясь оперативным «всея школ и окрестностей». Получалось, что его функции на ночь выполнял «парень с гор» у телефона на тумбочке. Ему даже разрешалось сидеть.
У оперативного же была где-то неподалёку «оперативная изба», там благоразумно предусмотрели диван в полный рост лёжа. Подушка, правда ватная, но имелась в соседствующем шкафу. Дежурь себе и не горюй. И не мешай нести вахту другим. Так нет…
Местное время 21–00, может позже. Сон на посту-преступление. Но Штирлиц-то спал! Хотя делал это по-особому и недолго. И мы старались не нарушать… в принципе. Расклад такой: дневальный (тот самый) запирает двери на швабру и дремлет в пол глаза, сидя за столом. Те двое, что у дверей, намотав ремень автомата на руку, сидя на газете и ковровой дорожке умудрялись прикрыть полтора глаза. У знамени вообще не дремал: не тот пост. В разводе через раз на недреманном посту будет бдеть следующий из трёх караульных. Всё бы так, только…
Часа в три ночи входную дверь дёрнули. Затем ещё раз и посильнее. Батыр Салтынбеков (вымышленное) даже не дремал, а вовсю наслаждался во сне картинами цветущих лугов предгорий. Я стоял «во фрунт» с автоматом шагах в десяти от спящего. Но был полностью убеждён, что сын гор видит отроги Памира и не меньше. Как мог тише и внятней попытался внедриться на альпийские луга: «Батыр, курку!! Кель монда!» (Батыр, полундра, иди сюда!). Но, увы: изуродованная, но всё-таки родная речь сделало его калмыцкую физию ещё шире: он улыбался. Ничего не оставалось, как перейти на казарменно флотский сленг старшин: «Батыр, твою в душу и отверстия для вентиляции — подъём!!»
Тем временем в дверь начали стучать уже ногой с истошным криком: «Вахта, вашу в душу! Открывайте!» И ошалевший дневальный чуть было не вытащил из ручки швабру, но осёкся, услышав: «Куда, твою мать, кет эргэ! Анда ёкларга кораллы за углом!» (Назад, разбуди часового за углом!). Но караульный у секретки уже смекнул и свистнул в полумрак коридора, добавив: «Мишка, атас, дежурный!»
Мгновение и сложенные газеты убраны под дорожку, физиономии разглажены.
«Батыр, ач, ач арга башлык!» (Батыр! Открывай, начальнику быстрей!» Он и открыл. На пороге стоял офицер с повязкой дежурного. Парень, кланяясь на восточный манер, испуганно залепетал: «Урын бар дневалиня Султанбеков! Бик якши, башлык! Рахмет… Чаепле, башлык! Яш, яш чаепле!» (Дневальный Султанбеков! Всё хорошо. Спасибо. Виноват, начальник…Не знаю. Молодой ещё). Но проверяющий, выслушав этот бред, рявкнул: «Смир-рна!» И тотчас пошёл по коридору вглубь штаба.
По сути-он шёл без начкара или разводящего. Грубое нарушение Устава караульной службы. И я взял автомат на изготовку: «Стой!» — Я т-те постою! Всех посажу! Спят, понимаешь, закрылись… — Стой, стрелять буду! — и тут же дослал патрон, клацнув затвором. Этот звук знает каждый военный и уважает его, как никакой другой. — Да ты что, гадёныш, ослеп? Я де-жур-ный! Дай пройду!
Но здесь капитан «сам себя высек»: зная, что не прав, полез на рожон. А это предписывало часовому стрелять. Что и было сделано: классически одиночным выстрелом и в воздух, то бишь в потолок.
Ужасный грохот отозвался эхом во всём штабе. Осыпавшаяся штукатурка и пыль покрыли ковровую дорожку. Дежурный присел «на карачки», дневальный и вовсе упал, и закрыл голову ладонями. С автоматами наизготовку из полумрака коридора выскочили Мишка и Стас. Теперь уже три ствола смотрели в сторону покрытого пылью штабиста. И он, трясясь на полусогнутых ногах, несвязно бормоча: «Нет, нет, нельзя! Вы не посмеете! Я сейчас уйду… ухожу уже…», прошёл вдоль стены к выходу. И исчез в ночном поёме двери.
Но на улице ошалевший дежурный заорал: «Караул! Караул, ко мне!» Дважды грохнул выстрел из ПМ (пистолет Макарова). Потом крики и топот яловых ботинок, именуемых «гадами». «Ну и ладно, подумаешь, цаца какая! Штабной, а устава не знает. Де-ежурный! Видал я такого дежурного…» — Размышлял я, вполне реально готовя себя к гауптвахте: кто он и кто я. «Гусина кака»-так говаривала моя бабушка. Тем временем просунулся в дверь начкар.
— Начальник караула ко мне, остальные на месте! — зученно прохрипел от волнения я.
— Ты эта, Валера, поставь флажок на предохранитель! А то сдуру и в меня пульнёшь! Да убери ты автомат за спину! Во! — совсем по свойски попросил мичман. Конечно же, убрал я этот чёртов АК.
— Товарищ мичман, я ему всё как надо сказал. А он всё равно идёт. А так нельзя. Ведь знает, поди! Ну я и…ведь не ранил даже!
— Ты успокойся. Утром разберёмся. Тебя уж через полчаса менять надо. Остаёшься? Да патрон из патронника убери. Уже убрал? Ствол подними и нажми на курок. Ну и всё. Не балуй боле! А вы чего рты раззявили, басурманы хреновы!