Чуть позже рука мастера извлекла и предъявила моим очам окровавленный длинный шуруп. Я смотрел на него, а виделась расковырянная лишняя дырка в многострадальной кости.
— Спасибо, доктор! Да здравствует наша медицина — самая гуманная медицина в мире!
Через год, нарушив установленные правила, я поехал снимать пластину в другую клинику к рекомендованному мне другом талантливому врачу.
Наркоз был, как говорится «с полным погружением» и я, очнувшись, узнал, что всё прошло удачно, а на ноге было сделано только три небольших разреза.
…В голове слегка шумело. На душе было светло и радостно — кончились хирургические мытарства! Но блазнилось мне, разомлевшему в мягко навалившемся тёплом спокойствии, что из самых дальних глубин подсознания натужно прорывается прокуренный ехидный басок:
— Мужчинка! А я вас помню…
Нулевое путешествие Синдбада
Все вы, я думаю, слыхали о купце Синдбаде аль-Багдади, известном ещё как Ал-М’лах, Мореход и о его поистине удивительных странствиях среди дальних морей и земель. Те из вас, кто держат незакопчённой лампу своей памяти, помнят даже, как закончились его путешествия.
После долгого пути он вернулся в свой родной город, где его уже не надеялись увидеть живым. Жена и приятели Синдбада подсчитали, сколько всего лет он не был дома, и оказалось — двадцать семь лет.
— Довольно тебе ездить по чужим странам, — сказала ему жена. — Оставайся с нами и не уезжай больше.
Все так уговаривали Синдбада, что он, наконец, согласился и дал клятву больше не путешествовать. Тогда он думал, что этим всё и закончилось. Но мы-то с вами знаем, что человек предполагает, а Аллах — располагает, и оттого Он, милостивый и милосердный, заповедал нам не клясться попусту.
На радостях Синдбад закатил пир для домочадцев и друзей. Поутру его слуги обошли все базары славного Багдада в поисках всего самого лучшего, самого свежего и вкусного для праздничного дастархана. И в зимней кухне, и в летней, и в большом тандыре в саду жарилось, варилось, пеклось и румянилось всё, что только можно себе представить. Когда пришло время мешать плов, от казана пошёл такой вкусный дух, что все мужчины в округе закатили глаза и прищёлкнули языками. Когда же кандалатчи стали перекладывать на блюда свежую халву, настала очередь закатывать глаза женщинам и детям.
Гостей, друзей и родственников пришло так много, что все не поместились бы в доме, и дастархан разложили в саду. Во главе его сидел Синдбад, уже больше не Синдбад-Мореход, а Синдбад-Домосед. В кои-то веки сидел он на мягких подушках, а не на жёстких досках палубы. Он пил чёрный горький каф, а больше того — мёд улыбок и дружеских речей. Он смаковал пряный фесенджан, а больше того — дух застолья и вид знакомых лиц. И, как хозяин дома, он следил, чтобы гостей обносили блюдами, вежливо, по старшинству, сам по долгу хозяина пробуя первый кусочек.
Спустился стремительный весенний вечер, в померкшем саду под зелёным небом слуги зажгли лампы и светильники. Застолье тоже стало размеренным, гости насытились и теперь пили напиток «шай» из далёкой Индии, слушая мудрые речи местного кади Сейфала, почётного гостя на пиру. Разговор зашёл о том, как коротка в великом городе весна, пора цветов и радость влюблённых, и как скоро настанет иссушающее и опаляющее лето. Ведь как только Солнце в своём пути по небу приблизится к точке сэмт ар-ра’с, зенит, тут и настанет время зноя.
— Но благословен Рахманом наш город, и народ наш! — вещал кади, — ибо далее к югу, в землях чернокожих и свирепых зинджей, солнце и вовсе не уходит из зенита, даже зимой. Там оно питает своим жаром вход в
Джаханнам, мучилище проклятых, который находится на краю земного диска. От близости страшного того места черны тела и помыслы проживающих там людей. Ни один корабль не может приблизиться к тем берегам и остаться целым, потому что морские воды низвергаются с края земли чудовищным водопадом… — Дозволь поправить тебя, о мудрейший! — вежливо обратился к кади Синдбад — Что до края земли, я ни разу не достигал его, но уверяю, что он не лежит в странах зинджи, иначе бы я о нём знал. А я прошёл вдоль берега почти все земли чернокожих.