Сиверсия

– Что здесь было? – спросил Осадчий.

– Хотели ветку метрополитена строить, но не сложилось.

Вдруг над ними раздался шум, напоминающий звук проходящего поезда.

Осадчий насторожился, задрал голову.

– Глаза! Осторожно! – вовремя сказал ему Хабаров.

Сверху в лицо Осадчему посыпался песок, мелкие камушки. Он потряс гладко выбритой головой, улыбнулся и посмотрел на Хабарова. Их глаза встретились.

– Все-таки ты – необыкновенный человек. Я надеюсь, это не «стокгольмский синдром»[43].

– Нет. Понимание хрупкости человеческой жизни.

– Даже нашей, бандитской?

– Я вам не судья.

Он отвернулся, отошел в сторону.

– Тагир! – крикнул Осадчий.

– Я здесь! – донеслось сверху.

– Свяжи все веревки, что взяли с собой. Опускай по одному.

Хабаров сидел на полусгнившем бревне и рассеянно наблюдал за тем, как Осадчий возился с саквояжами.

Осадчий, в отличие от Тагира, не заставил этим заниматься его. Он не направлял на него оружия. Он даже отложил автомат в сторону. Это Хабаров отметил сразу. Вообще в Осадчем чувствовались внутренняя сила и достоинство, что заставляло относиться к нему без настороженности, спокойно, даже с долей симпатии.

Хабаров грустно улыбнулся этим своим наблюдениям.

«Я бы, действительно, списал все на “стокгольмский синдром”, но Тагира и покойного Емельянова, если б не Маришка, я бы просто порвал. И мне плевать, что меня скорее всего прошили бы на месте из автомата эти суки! И не стал бы я их водить никуда. Хоть убейся!»

Он так и не разобрался в своих чувствах, когда услышал наверху отчаянный визг Марины.

Моментально поняв, в чем дело, он бросился к скобам, и полез наверх.