Сиверсия

Лаз был небольшой. Пробираться приходилось на четвереньках. Острый битый красный кирпич больно впивался в ноги и царапал ладони. За горкой битого кирпича виднелся не то чтобы проход, а скорее небольшая круглая нора диаметром не больше метра.

– Ой, мамочки! – крикнула Марина и спряталась за Хабарова.

– Что?

– Там! – она ткнула пальцем в угол. – Там есть кто-то!

Свет фонарика выхватил из темноты островок с двумя толстыми крысами. Одна из них подняла остроносую морду и села на задние лапы.

– Крысы – верный признак. Значит, скоро будем на месте, – сказал Хабаров.

Он посветил внутрь. Стенки «норы» были гладкими и матово поблескивали.

– Труба, что ли? – спросил Осадчий.

Хабаров кивнул.

– Ползти далеко. Без груза минут сорок. С грузом часа полтора. Клаустрофобией никто не страдает? Полтора часа в этой трубе вам полутора днями покажутся.

– Куда мы выйдем? – Осадчий развернул карту. – Покажи.

– Вот в этот штрек. Но это, если знать где именно из этой трубы выйти, – добавил Хабаров на всякий случай.

– Ну, что, барышня, – Осадчий улыбнулся с издевкой, – страшно?

Марина не ответила.

– А я в полном восторге! – так же саркастично заключил он и оглянулся на Тагира. – Я вижу, Тагирчик, ты тоже. Ладно. Лезь первым, спасатель.

Осадчий поставил в трубу два саквояжа, посмотрел вслед медленно поползшему вперед Хабарову.

– Я следом. За мной дама. Тагир, ты замыкающий. С нами Бог и маленькие боженятки!

От последней фразы Хабаров вздрогнул. Он инстинктивно обернулся, но ничего не увидел. За ним уже продвигались, заполняя собой почти все узкое пространство, ударяя о ступни, два саквояжа, что толкал впереди себя Осадчий. Хабаров тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, дрожащей рукой провел по лицу и пополз дальше.

Он сосредоточенно считал: «Раз – два – толчок – толчок, раз – два – толчок – толчок, раз – два – толчок – толчок, раз – два – толчок – толчок…» Два раза перебираешь локтями, продвигаясь на четверть метра вперед, потом толкаешь рукой один саквояж, потом толкаешь другой, и так опять, опять, опять…

Но память – хитрая бестия! Ее так просто не проведешь, по плечу не похлопаешь, не договоришься. Память уже расправила оба крыла и уносила, стремительно уносила его прочь, в то далекое, горькое от пороховой гари время, которое больно забыть, а помнить – еще больней.