Паруса судьбы

22
18
20
22
24
26
28
30

Он уже примерился хряснуть в зубы бедного вестового, но шпоры звенькнули, и того ровно ветром сдуло.

Миницкий и Преображенский если и не смеялись над растрёпанным батюшкой, то лишь из сердечной уважительности к его сану.

− Господь с вами, святой отец. Эдак ведь и шею свернуть недолго. Негоже так о себе заявлять! − виноватил командир порта.

Но отец Аристарх, переведя дух, только махнул с горечью рукой:

− Ой, мати, грех-то какой взял! Утечи шишу дал. Уж не ведаю, о чём тут вы, господа, глаголили, да токмо под оконцем сим ухо взросло.

Преображенский перемахнул через стул урядника, раму −настежь, прострелял улицу взглядом и сплюнул с досады.

На дворе желтизною растекался полдень. Вокруг была тишь да гладь: четверо служивых бойко катали напиленные чурбаны к казарме мимо соляного амбара, бабы лениво гнали скотину.

− Опять ушел, зверь! Почуял − и исчез! − Андрей стиснул от злости зубы.

Командир порта был непривычно бледен, румянец исчез, пальцы в растерянности теребили золоченую пуговицу мундира. Щукин с азиатским прищуром напоминал языческого идола.

− Вот вам и плевое дело! Обштопали, как птенцов! −в сердцах фыркнул в сторону урядника капитан. Рука его твердо легла на гарду шпаги.

* * *

В бесцветии увядающего дня они вышли на хорошо утрамбованный крепостной двор. Мягок и пахуч был залежавшийся, местами ноздрястый, снег, а весенний воздух −свеж и ломок. Шалый ветер лохматил лужи. И где-то за провиантской лавкой жалобно взревывала заблудившаяся корова, одиноко звякая боталом.

Щукин подвел господ офицеров к невысоким воротам, грубо, но ладисто сколоченным из толстого горбыля с пахучим духом сосны, пригретой солнцем.

− Осторожней, ваше высокопревосходительство, − подсуетившийся казак скрипуче отворял ворота.

Три армейские фуры, густо заляпанные весенней грязью, были укрыты мешковиной. Угадывающиеся страшные очертания бугрили холстину, пропитанную местами бурыми пятнами. Седой казак не спеша сдёрнул один крапчатый саван и отошел.

Преображенский содрогнулся. С неестественно вытянутой шеей, с набрякшим фиолетовым языком, куском мяса вывалившимся изо рта, на него таращился Мамон.

Нет, он не признал его. И только серебряное кольцо, блестевшее в ухе, да рыжие патлы подсказывали, что перед ним тот самый человек.

− Ну-с, Андрей Сергеевич, он? − глухо поинтересовался Миницкий.

Капитан подавленно кивнул.

− Эх, господин Преображенский, вот ежели б еще острым умом да проткнуть сию завесу тайны… Увы, не в силах мы переменить черед событий, − командир, заложив руки за спину, пошел прочь, повторяя: − «Нет тайны, иже не явлена будет».