Увы, дремучий немецкий акцент испоганил дело: Марии Федоровне ни один не подчинился, а Пален с Беннигсеном, не без нажима и скрытого льда, принудили ее вернуться в покои.
Через шесть месяцев после убийства отца Александр торжественно въехал для коронации в Москву. Церемония протекала с привычной пышностью, но с необычайным ликованием. Двадцатичетырехлетний самодержец был высок, статен, красив. Его супруга − изящна и очаровательна, как Психея.
Плескался колокольный звон, народ бросался на колени, целовал сапоги царские и бабки благородного жеребца.
Французская полиция перехватила в Вене эпистолу госпожи Нуасвиль, оставшейся в России эмигрантки, адресованную камергеру австрийского императора графу О’Доннеллу. В этом извещении она указывала: «Я видела, как этот князь шел по собору, ведомый убийцами своего деда, окруженный убийцами своего отца и сопровождаемый собственными убийцами».
Спустя невеликое время руководители заговора: Беннигсен, Панин, Пален и прочие − получили приказ покинуть навечно столицу и держаться в отдалении от Государя. А Платон Зубов, умывшись вторично страхом, вернувшись из заграничных вояжей, преставился в вынужденной отставке.
Лишь Беннигсену волею судьбы позже посчастливилось поступить на службу вновь. Отвагой и кровью он смыл свой позор в сшибках с наполеоновскими ордами.
Начиная с июля 1801 года, как повелось, дважды в неделю после обеда к его величеству слетались молодые друзья: польский князь Адам Чарторыйский, весьма способный и оглядчивый, князь Кочубей, знатный законник и завидный администратор, граф Новосильцев, столь же честолюбивый и чопорный, сколь и образованный, граф Павел Строганов, который Европу знавал куда лучше, чем свое Отечество.
Всепонимающий Александр не торопился перепахивать поле и засевать его семенами свежих идей. Вялый и мечтательный, не терпящий петровских «штыковых атак», он более улыбался и целомудренно молчал.
И все же пришла долгожданная оттепель! Свет рукоплескал отмене драконовских указов Павла.
Сердце Николая Петровича в те дни тоже билось надеждой и радостью: на службу вернули тысячи блестящих офицеров и государственных умов, а журавли виселиц убрали с пустынных площадей; зубы цензуры притупились и хватка ее стала не столь костоломной и гибельной. На улицах вновь появились и круглые шляпы, и длинные волосы, и яркие жилеты. К священникам, дьяконам, дворянам и сословным горожанам телесные наказания боле не применялись.
Были немедля возвращены из индусского похода донские казаки, и на дикую павловскую авантюру в Туркестане наложен могильный крест. Английская эскадра, уже пробороздившая пролив Эресуны, сделала оверштаг57 назад. Тогда же проклюнулось желание союза с Лондоном. Пятого июня 1801 года в Северной Пальмире был подписан договор между двумя великими морскими державами. Дипломатические отношения с Австрией, взорванные Павлом, восстановлены.
О! Это был долгожданный взмах крыл молодого государя: восхищенный такой добродетелью, русский народ целовал следы, оставляемые батюшкой-царем.
Ставил свечи и граф, свято веруя в разум и быстровзлетное процветание Державы. Увы, высокого парения не получилось. Александр не был богат ни дерзновенной отвагою, ни кипучей деятельностью своего предка − Великого Петра.
Канцлеру с юности претили прожигатели жизни, та толстокожая порода вельмож, которая свою булыжную душу драпировала флером пикантностей, а пошлые остроты выдавала за тонкий, прозрачный ум. Такие любили позубоскалить, перепесочить кости тем, чьи имена и титулы взросли не на диких деньгах, а на славных делах во благо России.
Боялся этого окружения граф, боялся и презирал. Страшился узреть его вокруг трона… И, видно, не зря ныла душа: случилось именно то, что приходило к Румянцеву в невеселых думах.
Николай Петрович накренил нос графина к граненой рюмке. Гадко было на сердце. Он досадливо сморщил лицо: полгода после отъезда князя Осоргина сделались для него пыткой. «Только б поспел, сокол!.. Примет фрегат, тогда хоть на душе будет покойней…» Румянцев хрипло вздохнул, еще и еще. В груди − будто камень застрял: нет покою, хоть в петлю!
Лакеи, что стадо на пастуха, глазели на него изумленно: не могли припомнить такой мрачливой рассеянности.
Да и сегодняшний день, что скрывать, подгорел с самого утра. Отправляясь на службу, Николай Петрович вышел из дворца и… оступился на предпоследней ступени, упал, подвернул ногу, замочив выше щиколотки чулок и зашибив правое колено.
Перепуганные слуги слетелись стаей галдящих галок: подняли, отряхнули, возвратили в комнаты, а кучер так и прокуковал до обеда у подъезда, хлопая глазами да ковыряя в носу: «Поедет − не поедет его сиятельство?.. А вдруг, как да… тады… Тпррр-у-у, залетные, обождем от греха!»
В тот день канцлер так и не выбрался, отослав курьера доложить: «Так, мол, и так, приключилась оказия…»
ebooksa