Громоподобное «ур-р-ра!» потопило последние слова Андрея Сергеевича, сорвало с ленивых волн шумливую пернатую тварь. Матросы ликовали. Толпа сгрудилась в оцеп притихшим кольцом вокруг ендовы66: зачинался торжественный ритуал раздачи водки. Пока баталер67 со свистком в руке горланил фамилии, начиная по старшинству, господа офицеры последовали за новоявленным капитаном.
В кают-компании, от веку пропахшей табаком всех стран, Преображенский деловито объявил:
− На рассвете с приливом в Охоте швартуемся, господа. Фрахтоваться время, да и такелаж заботы требует. А сейчас…
На лаковых дверцах сыграли сабельные блики и в кают-компанию, вельми душевно позвякивая, въехала здоровущая братина, накрытая белой льняной скатертью, а за нею, тяжело сопя и отдуваясь, ввалился судовой кок Шилов, исправный камбузный матрос, уже два раза глазевший «дальнюю». На его обветренном, цвета грязной брюквы, лице блуждала лукавая улыбка.
− Ну-с, господа, − капитан широко улыбнулся офицерам − все четверо с бесстрастными лицами чопорно стояли у своих стульев, − а это вам mon cadeau68. За понимание и благой союз душ!
Андрей щелкнул за спиной пальцами. Наученный Тихон не оплошал − махом спроворил: скатерка вспорхнула вверх. На полчище серебристых штыков «Абрау Дюрсо» запрыгали зайчики свечей.
− Charmant!69 − вырвалось у красавца Гергалова, и следом восторженный тенор мичмана Мостового:
− Капитану Преображенскому − Vivat, господа!
− Вива-а-а-ат!
Глава 3
Через пару недель, после того как фрегат «Северный Орел» вошел в Охоту, Андрей Сергеевич надумал разыскать шкипера Шульца.
Было раннее утро, когда так далече и чисто слышны корабельные склянки70. В прозрачном воздухе чувствовалась весенняя крепучая свежесть, наполненная гомоном морской птицы.
Вышедший проводить барина до ворот Палыч невольно полюбовался статной выправкой капитана.
* * *
В порту утренние часы горячие. Одно слово − круговерть! Все гремит, движется, скачет! И все сломя голову, все скоком, с крепким матерным словцом, с шуткой и потом, с воровством да с зорким хозяйским оком, что не хуже кнута обжигает. Дорогу никто никому не уступит «ни в жисть», накось-выкуси! Оно и понятно, время −деньги; русский купец сию премудрость знал еще задолго до американца.
Преображенский с трудом пробивался сквозь толпу народа, толкавшегося на пристани среди тюков и подвод, кивал временами знакомым ламутам-грузчикам, отравленным нищетой до полной покорности.
Наконец впереди замаячила корчма, так похожая на выброшенного на берег кита. В ней сполна можно было навести любые интересующие справки, услышать небывалые бывальщины хмельных моряков и прочие сплетни со всего света. Но истинным призванием этого заведения были, без спору, кармановский мясной рулет и уха. Хотя имелась в наличии и гусятинка, и рябчик в мороженой клюкве, и белуга, и тушеный байкальский омуль. Умопомрачительный запах сей кухни повергал в исступление бездомных собак, стаи которых рысогонили по Охотску.
Прежде чем войти в корчму, капитану пришлось перешагнуть через тело натрескавшегося в дым матроса, обнимавшего порог. Он что-то мычал с налитым, опухшим лицом, широко пораскинув руки с напружинившимися жилами. Здесь же, у входа, прилепившись пиявкой к бревенчатой стене, рядом с бадьистым ведром для отбросов, клянчил милостыню безногий нищий.
Завидев вошедшего капитана, он вцепился заскорузлыми, с черными сломанными ногтями пальцами в край офицерского плаща и завыл:
− Не пройдите, господин хороший, пожалуйте копеечку калеке безногому, пострадавшему за царя. Пожалуйте! Не пройдите…
ebooksa