Игра со смертью

«Опять пользуешься званием майора? Сволочь, не успела, застряла в старшем лейтенанте…»

- Ста…вы…ло, - по слогам выдавила я, с трудом открывая глаза, - Т-т-т..ри..б-б-бу..нала н-не б…

- Молчи, дура!

У него дрожал голос. Пахло коньяком. Готова спорить, что пьет каждый вечер в одиночестве. А в серых глазах виднелось сплошное отчаяние.

Мы знали на что шли. Под пытки, если поймают. Под расстрел. Под смерть. Под презрительные взгляды, когда засылали работать на оккупационные территории Родины. И дорога эта – она с самого начала вела прямиком на эшафот.

«Ты мне обещал, Степа. Обещал, что все будет хорошо. Сука, так где оно?! Где?!»

Мне нестерпимо хотелось плакать. Уткнутся ему в грудь, когда он сейчас склонился надо мной, раскачивая, и глухо разрыдаться. Тряпка, не иначе. Разведчик должен быть стойким, должен терпеть, вынести все на свете, но стоять до конца. До самого конца… Но внезапно я обнаруживаю, что действительно плачу. Губы кривятся, дорожки слез стекают вниз по вымазанному в грязи и крови лицу и что Ронев тоже плачет, крепко прижимая меня к себе.

- За глаза, - собрав всю оставшуюся волю, все те крупицы магии, которые мне успел передать Степан и пустив их на восстановление голосовых связок, засипела я, - За злые глаза. За их смерть и то, что мы в ней повинны. За Родину, за солдат, за простых людей. Степа, - я кое как привела в движение правую руку, вцепившись в некогда белую ткань фартука, - Вот за это я здесь. И ты тоже. И ты… ты будешь жить дальше. А я тут умру.

- Дура! – выдавил из себя парень, принявшись целовать мне лицо, - Дура!

«Пусть дура. Зато до конца…»

Чувство вины –страшная штука. Пострашнее любви. И сейчас, находясь в таких родных, уютных объятиях я совершенно раскисла. На меня нахлынуло все то, что так старательно распихивалось по углам мыслей. Не просто воспоминания, нет-нет, а ощущения, чувства, что их сопровождали. До того память выдала лишь сухие картинки, а сейчас в ушах застал крик птенчиков, летящих в шахту.

- Дорогая фройлян, здесь все, как вы считаете? (нем.)

Я вдохнула поглубже, оглядела стоящих передо мной ребят. Их побитый, истерзанный вид совершенно не сочетался с пейзажем и свежим, весенним воздухом. Светило солнце, будто в насмешку. Недоставало Гришки, Насти, еще я не заметила среди них Бориса.

- Все, господин полковник, - наглая усмешка ползет по красным губам и по крепче сжимаю клатч, - Это все, кого я там видела. (нем.)

Мне пришлось, иначе бы наши со Степой легенды пошли псу под хвост. Из Москвы был четкий приказ, которому я обязана была подчинится. Эти дети не знали на что шли, когда давали клятву. Понимали, возможно, но до конца не осознавали. А может все-таки и осознали под самый конец, и я ошиблась в них. Они не выдали никого, даже меня. Даже если кто-то смог развязать им язык, его быстро заткнули – слишком уж удобно я устроилась. Им просто не поверили, решили бы, что пытаются оклеветать из зависти и ненависти. Так делают партизаны – на всякий случай я вдолбила эту мысль далеко не одной местной шишке.

А потом их начали бросать вниз. Все-таки не выдержав, я отвернулась. Шею, скрытую платком, сводило судорогами.

- Ханна, что с вами, голубушка…(нем.)

- Простите, - я выдавила усмешку, - Никогда не видела, как убивают. Тяжело…(нем.)

Благо этот идиот успел поймать меня. Тогда я впервые не симулировала подкосившиеся ноги.

Еще около двух минут мы просидели так. Потом Степа осторожно поднял меня на руки, отнес за решетку, укладывая на голый пол.