Хотела бы – рассказала все сразу. Возможно меня действительно отпустили, следили какое-то время, а затем заставили бы играть на две стороны. Шпионить уже на для них. Я чувствовала, как магия меня покидает окончательно. До сих пор я не находилась в постоянном обмороке только благодаря ней. Когда тело полностью опустеет и в нем не останется энергии, придется тяжко.
- Глупые женщины(нем.), - едва слышно пробормотал мужчина, затем продолжил снова на русском, - Почему вы делаете это?
- Тебе не понять, - спустя минуту молчания откликнулась я, горько усмехнувшись, - Ты знаешь, что вы сжигаете людей в сараях? Заживо. А слышал эти крики? Был в концлагерях? Не говори мне про великую цель.
Я презрительно сморщилась, сжав шею. По горлу будто раз за разом проходились наждачной бумагой, не иначе.
- Я ничего не скажу не потому, что обожаю коммунизм. А потому, что пострадают обычные люди.
Рассказать все – означает сдать как минимум одного. Все, кроме меня, являлись офицерами в штабе, включая и Степу. И их сведения были гораздо важнее тех, что отсылала я.
- Но...
- Это война, - грубо оборвала я немца, грозно сверкнув глазами, - И я тебе не невеста, что бы ты пытался мне помочь. У меня было задание убить тебя на следующей неделе. Проваливай, Джерд.
Они всегда думают, что особенные, раз смогли добиться моей улыбки и расположения. Разумеется, не все мужчины идиоты, но любовь всегда заставляет закрывать глаза на странные вещи. Не замечать их. И любовь – это сильнейшее оружие из всех существующих для таких, как я. Потому что им можно убить любого, если знать правильный подход. Не быть слишком идеальной, с изъянами, как и любая девушка, но они всегда не замечали недостатков. Вернее, не хотели замечать.
- Я могу рассказать тебе, как кричат дети в огне. Как воют их матери, понимая, что уже не спасти. Хочешь? Думаю, нет. А насчет любви… как думаешь, имеет ли солдат право на любовь?
А я могла бы. В памяти имелось предостаточно подобной информации. Но кажется Джерду хватило осознания того, что он был простой, самой обыкновенной мишенью. По губам ползет холодная усмешка и маска на время возвращается. Тихий смех наполнил камеру, я разглядывала его сквозь решетку своей клетки. Держат как зверя, ей богу. Боятся? Впрочем, крысы всегда боятся – потому что умны.
Почти сразу же мужчина резко встал, взглянул на меня, как показалось, что с сожалением и покинул камеру. Любить кого-то мне действительно было запрещено, потому что подобное – проявление слабости, но кто мне скажет это в лицо после такого? Степан превосходно держал себя в руках, справлялся со своей ролью без сучка и без задоринки.
Маска вновь слетела, оставив меня в одиночестве. Наверняка за дверью дежурили, я, кажется, даже слышала чье-то дыхание и редкие, раздраженные вздохи.
А кто я, все-таки? Неужели правда эта холодная ко всем дама? Которая не улыбается даже рядом с Роневым, а только приподнимает уголки губ? Может перед смертью мне удастся все-таки понять это? Хотелось бы.
Воспоминания о былом. Подполье.