Дверь открылась, и в палату вошла врач, с которой Элоиза разговаривала в коридоре. Ее движения были спокойны и методичны, а быстрый взгляд, который она бросила на Элоизу, подчеркивал очевидный приоритет: сначала пациент, потом родственник.
Она нажала на кнопку на мониторе, и на нем замерла прямая неоново-зеленая линия и прекратился сигнал тревоги.
Не было паники. Криков о помощи, мигающих красных огней с воющими сиренами. Дефибрилляторов, призванных вернуть Яна Фишхофа к жизни.
Все просто закончилось.
Врач положила два пальца ему на шею и на мгновение замерла.
— Вы успели попрощаться? — спросила она, не отрывая взгляда от Фишхофа.
Элоизе казалось, что у нее во рту полно пыли, и ее ответ прозвучал как шепот.
— Да. — Она закашлялась и несколько раз сглотнула. — Но я не знаю, слышал ли он меня.
Доктор вставила стетоскоп в уши, слегка оттянула воротник больничной рубашки Фишхофа и приложила блестящий прибор к его груди. Она прислушалась, немного подвигала стетоскоп и снова прислушалась. Потом повесила стетоскоп на шею и повернулась к Элоизе.
— Слух — одно из последних чувств, которые пропадают. Хотя умирающие пациенты или люди, находящиеся в коме, не реагируют на голоса, исследования мозговой активности у этой группы пациентов показывают, что во многих случаях они опознают звуки вокруг себя.
— Мне показалось, что в какой-то момент он будто попытался улыбнуться.
— Не сомневаюсь, — сказала врач, глядя на Элоизу с нахмуренными бровями. — Вы как?
Элоиза пожала плечами.
— Я в порядке.
— Нужно ли кого-то известить? Членов семьи или в этом роде?
— Нет, есть только падчерица, и она живет за границей. Я ей позвоню.
— А как насчет священника? В отделении есть больничный священник, если вы считаете, что он необходим.
Элоиза покачала головой.
Врач засунула руки в карманы халата.
— Когда вы будете готовы, мы отвезем его в так называемую шестичасовую комнату, а потом в больничную часовню.