Пять костров ромбом,

— Вылечить? Вылечить человека, в сердце которого вошла разрывная пуля?

— Пуля?!

— Только стараниями Сейджа скандал замяли. Но Габер… Подумать только, — застонал Фул, — именно Габер провозгласил Бэда героем! И я, я тоже стоял и слушал!

— Так Стоун не выбросился в окно? — быстро спросил я. — Он застрелился, узнав, что заражен этой неизлечимой болезнью?

Фул снова фыркнул:

— “Заразился”! Болезнью Фула нельзя заразить даже мышь!

— Что за чертова болезнь! Я приехал сюда как раз по этому поводу. Значит, мне ничего не грозит?

Фул отпил из стакана и потер лоб ладонями:

— Когда появились первые больные, я растерялся. Я искал возбудителя и не находил. Это Бэд подсказал мне поискать причину извне, не, в организме больного. Я взялся за воду Итаки и провел серию опытов на мышах. Давал им то, чем переполнены наши ручьи и артезианские скважины. Через неделю погибла первая партия. Все мыши были дико перевозбуждены, не останавливались ни на мгновение — бегали, прыгали, сшибали друг друга. Я потом исследовал их мозг — полная атрофия!

— Пьяная рыба! — вспомнил я.

— А-а-а, вы были на океане!.. В Итаке всегда любили рыбу. Кому могло прийти в голову, что смерть идет с океана? В тканях рыбы и устриц я обнаружил массу ртутных агентов. Были и такие, что не поддаются никакой идентификации. Все, что можно о них сказать, — существуют и абсолютно вредны! Больше того, этой дрянью напитаны почвы Итаки, эта дрянь изливается прямо с небес. Когда начали погибать леса, санитарная инспекция попросту вырубила деревья, чтобы не тревожить людей…

Я смотрел на Фула и постепенно понимал, почему он не интересуется мною. Ему не нужен был отвечающий объект. Ему хотелось выговориться. Он был пьян. Он утратил контроль над сознанием. Что ж, это работало на меня.

Но если он и был пьян, смелости ему все равно было не занимать. Пошатываясь, он бросил мне халат:

— Идемте. Бы увидите все сами.

3

Палата, в которую мы вошли, была освещена ночником. В тусклом свете головы больных казались распухшими капустными кочанами. Ни один не шевельнулся, ни один не вздрогнул — лежали безмолвно, прямо, судорожно сцепив пальцы на скомканных простынях. Я наклонился к ближайшему — жив ли он? Он почувствовал изменение освещенности (тень покрыла его лицо) и неожиданно неестественно часто заморгал. Слезы скапливаясь в уголках глаз, пропитывали подушку. Он не плакал. Просто из его глав сочилась влага, полосуя бледную отечную кожу щек.

— Этот человек, — заметил Фул почти трезвым голосом, — был глухонемым с детства. Болезнь Фула сделала его еще и неподвижным. То же произошло с его женой и двумя детьми, — он кормил их рыбой с рынка… Живые трупы, с той разницей, что, при надлежащем уходе, могут функционировать годами.

— Не пугайтесь, — предупредил он меня на пороге второй палаты.

Единственный ее обитатель сидел на тяжелой, привинченной к полу, лишенной спинок койке и безостановочно, в каком-то неясном, угнетающем ритме, бил перед собой тяжелыми опухшими кулаками. Скошенные вверх глаза судорожно подергивались.

— И так три года. Типичный “моргач” — по классификации санитарной инспекции. Вы не встречали моргачей на улицах, потому что для них определена резервация. Кто станет работать в городе, наводненном чудовищами? А чтобы сердобольные родственники не поднимали шум, все моргачи объявлены остроинфекционными больными. Устраивает вас это?