Полезный Груз

– Как с картины Босха, – сказал Муравьев. – Нехорошо это. Кстати, Пиночет, в «Мечте» камеры висят везде, и есть наверное запись с вами в главной роли, когда вы тиуниху лупили.

– Предусмотрено, капитан. В записи помехи. Начинаются как раз перед нашим с вами приходом в «Мечту». Вы за меня переживаете? Как это благородно с вашей стороны!

– Ладно, пойдем к ордынцам. И все-таки, сударыня, поделитесь секретом. Зачем ваши коллеги вас ко мне прилепили?

– Я ж сказала, капитан. Епитимия.

– Не треплитесь попусту.

– Да чем же не епитимия? – удивилась она. – Вот сейчас спускаемся в прелиминарий, откуда наш потенциальный свидетель, а может и соучастник, эскапировал: чудовищная некомпетентность со всех сторон. Я не привыкла к такому. Это очень задевает мои эстетические принципы, я мучаюсь.

Муравьев даже не стал одаривать ее скептическим взглядом. Любят кирасиры темнить, обожают просто, по старинной традиции, корнями уходящей не в ЧеКа, не в царскую охранку, а в темперы гораздо более от современности дистанцированные – по меньшей мере к опричникам.

Расспросили троих ордынцев в прелиминарии, с лицами провинившихся двоечников. Задержанного, оказывается, отправили в клетку давеча, наручники с него сняли. Целый час сидел Лжевяземский в клетке совершенно безобидно и вел себя прилежно, жевал колбасу протухшую, а потом попросил поесть существенно. Время сделалось обеденное, и ничего предосудительного в просьбе ордынцы не нашли, да и вообще парень оказался свойским, веселым, рассказывал анекдоты, да и деньги заплатил за жратву. То есть, не заплатил, а попросил изъять из изъятого у него дотоле бумажника. Изъяли, и приволокли из соседнего брассери неплохие трежники в оливковом ликвенте, с огурцами и укропом, как положено, и тверского квасу. От кваса задержанный отказался, сетуя, что желудок не примет. Открыли клетку, занесли, начали расставлять, и тут задержанного как подменили. Он совершенно оборзел и стал всех кидать и пинать, и отобрал оружие; положил всех на пол, еще немного попинал, а потом так шарахнул дверью клетки, что стенной шкафчик, содержащий припасы на случай тревоги, тридцать лет безропотно висевший справа от стола дежурного, сорвался, упал на пол, и развалился на три части, а один из дежурных закричал страшным голосом и на несколько секунд потерял сознание. После этого задержанный, вместо того, чтобы подниматься по лестнице и быть справедливо пойманным и скрученным теми, кто наверху, сломал стол и шкаф с документами, разнес в щепки окно напротив клеток и вылез через него, раздвинув железные прутья, как Самсон, и с тех пор никаких сведений о нем не поступало.

Ордынцы собирались было еще что-то рассказать, но тут пришла решительная жена одного из них и устроила ему выволочку, потому что на работе можно задерживаться ну раз, ну два раза в неделю, но четыре раза подряд – это просто издевательство над ней, над детьми, и снова над ней, потому что это делается специально в виду полного отсутствия совести и ответственности. Можно подумать, он тут занят работой. Был бы занят – семья бы была обеспечена. Целый день ничего не делает, а когда приходит домой, что бывает редко, так сразу к телевизору с пивом, смотреть свой ебаный футбол, и гладить свою вонючую собаку, которая весь дом обосрала. При этом еще неизвестно, чем он тут на самом деле занят, потому что кругом шлюхи, вот одна стоит, к примеру, дылда в кожанке, а честность свою он может положить себе в жопу, поскольку ничего, кроме изжоги честность эта в дом не приносит.

На улице Муравьев встал как вкопанный, соображая, что делать дальше. Пиночет попритоптывала некоторое время рядом, а потом спросила:

– Ищем беглеца Лёшу?

– Прямо сейчас?

– Есть зацепка.

– Какая?

– Ключ. Вот.

– Что за ключ?

– Это я у него из кармана вынула, пока допрашивала. Он ничего не заметил.

– Вы уверены?

– Да.

– Это нечестно, Пиночет – грабить добровольных свидетелей. Ладно, Лёша не бриллиант, в торбе за парчой не укроется. С Авдеевкой повременим. Что-то мне захотелось задать приемному отцу Прохановой несколько вопросов в тайне от начальства. Я просмотрел записи наших сопляков, и они меня не убедили. Ну и денек – сплошные приемные дети и родители.