– Нет, пожалуйста, Петр Алексеевич, и только. Батюшкой я позволяю называть себя только прихожанам, и то не всем. Ну так вот, капитан, вы работаете в сыске, и следовательно у вас логический склад ума. Так?
– Да.
– Вы видели фотографию моей дочери?
– Да.
– Что же вы мне голову морочите?
– Вовсе нет, я…
– Дочь моя вовсе не миловидна. Помимо этого, у нее не всегда хорошо с соображением. Бухгалтерию она разбирает запросто, даже, я бы сказал, экспертом является по этой части, или вообще гением, не знаю. Мне так говорили. А когда дело касается всего остального, увы, она не очень … не очень умна, скажем так. То есть вообще дура. Если уж на то пошло.
– Почему ж, – возразил Муравьев, – разные бывают…
– Пожалуйста, не нужно, – велел поп. – Свою дочь я неплохо знаю, сам воспитывал. Любовника у нее быть не могло до самого последнего времени. Она не старая дева, но ни одного романа у нее … Женщины, имеющие любовников, так не выглядят, у них взгляд другой. Дочь моя неприметна, ненавязчива, нерешительна, и скромна.
– Понимаю, Петр Алексеевич. Я хотел лишь…
– Поэтому то, что произошло сегодня утром, очень странно. Очень-очень странно. Вы меня слушаете, капитан?
– Слушаю очень внимательно.
– Сегодня утром мне нанесли неожиданный визит, связанный с пропажей Елизаветы, и я до сих пор не знаю, что мне об этом думать, и что предпринимать.
– Что за визит? – спросил Муравьев.
Проханов пригубил чай, поставил чашку на блюдце а блюдце на стол, и некоторое время молчал. И Муравьев молчал. И Пиночет молчала. И тогда Проханов сказал:
– Ко мне пришел мужчина лет двадцати пяти или чуть старше. И провел у меня два часа. Сперва заверил меня, что у него есть новости о моей дочери, а потом говорил странные вещи.
– Какие, например?
– Он сказал, что взял мою дочь под опеку, и что она жива, здорова, и ей ничего не грозит. Сказал, что спрятал ее в надежном месте. Сказал, что ему нужна подруга жизни, и что моя дочь как раз подходит на эту роль.
– Вот ведь сволочь … – пробормотал Муравьев.
– Простите, как?