– Под водой?
– Да.
– Не дышать под водой.
– Да.
– Продемонстрировал?
– Нет.
Муравьев припомнил следы от босых ног, им же самим затертых. Ну, сволочь. Ну ты у меня получишь, как только я тебя поймаю. Я тебе покажу пустяки, скотина бессовестная.
– Помимо этого, – продолжал священник, – он уверил меня, что не чувствует ни холода, ни жары. И никогда ничем не болеет. И хотел бы дать денег в пользу прихода.
– Дал?
– Я сказал, что пока подожду. Я спросил, почему мне нельзя увидеть дочь самому. Он сказал, что это очень опасно, что за ней охотятся по всему городу. Я спросил, собирается ли он жить в Москве. Он сказал, что еще несколько месяцев поживет, а потом уедет в дальние края, где тепло, вместе с моей дочерью. А дальше случилось самое странное. Он попросил моего совета.
– По какому поводу?
– Он сказал, что он обычный человек, во всяком случае был таковым раньше, но вот уже более двадцати лет живет в особенном состоянии, не требующем ни сна, ни еды, ни воды, хотя и спать, и есть, и пить он вполне может. Он сказал, что не видит ни цели, ни причин этого своего состояния, и спросил у меня, как человека, служащего непосредственно Господу, нет ли у меня каких-либо соображений на этот счет. В смысле – для чего это все, почему он такой, какой есть? Я спросил у него, как он попал в это состояние, и он ответил, что не очень понимает сам. Его носит по разным городам и странам. Он знает несколько языков.
– Несколько языков, – повторил Муравьев, глядя поверх головы попа. – Он русский?
– Не знаю, – честно ответил поп. – Славянские черты наличествуют, но также есть что-то такое, что отличает его от русских людей его возрастной группы. Манеры какие-то совсем не московские, но и не провинциальные, а слова он будто подбирает по одному, а потом тщательно складывает в предложение.
– Он вам назвал свое имя?
– Знаете, да.
– Как же его зовут?
– Возможно, это псевдоним, капитан. Не знаю. Он сказал, что его зовут Нил. Нил, представьте себе. Нилом на Руси уже по меньшей мере лет сто никого не называют.
– Определенно кличка, – авторитетно сказала Пиночет.
Муравьев жестом велел ей молчать, и попросил попа: