Память, что зовется империей

Долгая пауза. Махит следила, как солнечный свет ползет по плитке на площади, как плитка в нем колеблется.

– Какая благородная жертва, – наконец сказала Три Саргасс. Остро. Бросая вызов.

– Представь, что я хочу помочь, – ответил Двенадцать Азалия. – Представь, что ты мне нравишься, Травинка, представь, что я твой друг.

Вздох. Махит вспомнилось, что вода тоже зыбится, что с точки зрения физики вода и свет движутся одинаково. Волнами.

– Ладно, – сказала Три Саргасс. – Ладно, но если у тебя в квартире убийцы, то я бросаю все, иду во флот и улетаю с планеты. Там не настолько вредная рабочая обстановка.

Двенадцать Азалия не то чтобы рассмеялся – получилось как-то слишком придушенно.

Его квартира находилась дальше от дворцового комплекса, чем до этого заезжала Махит, – сорокаминутный переезд, сказал он, но не у всех в министерстве информации такие славные бонусы, как у Травинки, кому-то приходится платить за квартиру из собственной зарплаты. Махит казалось, он говорит только для того, чтобы говорить, чтобы слышать от себя что-то нормальное.

В стороне от дворца и центральных районов Город сменял тональность – много магазинов поменьше размером, с акцентом на еду, которую готовят, пока клиент ждет, или на органику, импортированную издалека, с другого континента или другой планеты, на ремесленные товары – все одноразовое и сделано по подобию какого-то эталона. Махит ожидала, что прохожие будут на них глазеть – варварка и два асекреты, все растрепанные, на пути в спальный район, – но на здешних улицах не они были источником напряжения. С этим тейкскалаанцы справлялись и сами.

Сперва показалось, что на улицах просто маловато людей, что все население района Двенадцати Азалии где-то на работе или просто ниже по численности, чем можно подумать из-за высоких зданий в виде цветов; но то, как менялось от расслабленной безмятежности к озадаченности и растущему страху выражение лица Двенадцать Азалии, мигом перечеркнуло этот вариант. Что-то явно случилось. Воздух словно наэлектризовался – психологический отголосок ее ощущений после взрыва в ресторане. Она плелась за Двенадцать Азалией. Даже не могла вспомнить, когда она в последний раз настолько уставала.

– Лучше пойти другой улицей, Лепесток, – отрывисто бросила Три Саргасс. – На этой демонстрация.

– Я живу на этой улице.

Махит подняла глаза. Пропавшее население собралось в текучей массе, перехлестывающейся с тротуаров на проезжую часть. Мужчины, женщины, с детьми, с плакатами и фиолетовыми растяжками. Лица – по-тейкскалаански неподвижные, непроницаемые, решительные. Даже дети не шумели. Тишина казалась опаснее шума. Казалась чреватой.

– Они не за Один Молнию, – сказала Махит. – Если только народная аккламация за прошедшие три дня не стала тише.

– Сквозь народную аккламацию пройти просто, – ответила Три Саргасс, – если можешь притвориться, что тебе нравится рифмованная галиматья, и кричать любые аллитерации со словом «яотлек»…

– А это политика, и я правда не ожидал такого от своего района.

– А стоило бы, Лепесток, – сказала обреченно Три Саргасс. – Никогда не смотрел на местную демографию? Ты переехал в торговый сектор, все эти люди…

– … за Тридцать Шпорника, у них его цветы, – вклинилась Махит. Они остановились. Демонстрация надвигалась, медленно нарастая, словно плесень. Люди шли вместе, наползали. Махит узнала стихотворный отрывок с одного из плакатов: «Чему нет конца: звездные карты, отбытия / Изгиб нерожденных лепестков хранит пустоту».

Строки Девять Маиса, которые нарушили радужный настрой на конкурсе поэтов.

– Да, – согласилась Три Саргасс. – Этот район богат только благодаря торговле и производству во внешних провинциях, а значит, им нравится Тридцать Шпорник, номинальный наследник императора, и они ждут, когда придут Солнечные и накажут их за измену и антивоенную демонстрацию вопреки пожеланиям нынешнего императора.

Не более измена, чем заявление Восемь Виток, подумала Махит. Ей казалось, она отчасти догадывается, в чем дело. Между двумя соимператорами что-то произошло – какая-то сделка: Восемь Виток и Тридцать Шпорник договорились.