Память, что зовется империей

– Обсуди пока все с послом, Лепесток, я спать, – сказала Три Саргасс.

– Спать? – изумленно переспросила Махит.

Три Саргасс, доев мороженое, ответила тем, что сняла камзол, легла в траве на живот и положила лоб на скрещенные руки. Приглушенно сказала в землю:

– Я не спала тридцать девять часов. У меня серьезно подорвано критическое мышление, как и у тебя. Я не представляю, что делать с твоими машинами бессмертия, возможным сговором Науки и Войны, войной в целом, тем, что члены моего правительства хотят тебя убить, против чего я решительно настроена как по профессиональным, так и по личным причинам, и ты мне так и не рассказала, что тебе говорил император…

– Ты общалась с его лучезарным величеством? – ошарашенно переспросил Двенадцать Азалия в тот же момент, когда Махит переспрашивала:

– По личным причинам?

Три Саргасс прыснула.

– Я – спать, – повторила она. – Разговаривай с Лепестком или сама ложись – мы похожи на загулявших стажеров-асекрет, в саду Востока-Четыре нас никто не потревожит, а уж когда я проснусь… придумаю какой-нибудь там план, – она закрыла глаза. Махит видела, как она обмякла, – глупо было сомневаться, что она не притворяется.

– Когда вы учились, она была такой же? – спросила Махит, совершенно обессиленная.

– Ну… несколько менее устрашающая версия, да, – сказал Двенадцать Азалия. – Так ты правда побывала на аудиенции с Шесть Путем?

«Восемьдесят лет мира», – сказал на этой аудиенции император. Сказал с таким пылом, с таким неприкрытым желанием. Восемьдесят лет чиновники чувствовали себя в такой невероятной безопасности, что сон на лужайке казался им предпочтительней поиска политического убежища. Широкий купол неба был таким синим и таким бесконечным, а Махит под ним чувствовала себя такой маленькой. Ей никогда не привыкнуть к безграничности планет, даже если эта планета по большей части – город.

– Да, – сказала она. – Побывала. Но сейчас рассказать об этом не могу.

– А сколько ты уже на ногах?

– Наверное, столько же, сколько она.

А то и дольше. Махит сбилась со счета. Это звоночек. Пальцы все еще покалывало, они почти онемели. Впервые она задумалась, вдруг это останется навсегда; вдруг это неизлечимое повреждение. Вдруг впредь все, чего она коснется, будет казаться на ощупь только слабым электрическим огнем.

Можно ли привыкнуть жить с этим? Она сомневалась, что сможет. Резко ощутила, что еще чуть-чуть – и разрыдается.

Двенадцать Азалия вздохнул.

– Как мне ни больно признавать, но Травинка права. Приляг. Закрой глаза. Я… посторожу.

– Ты не обязан, – ответила Махит из-за какого-то порыва защитить хотя бы одного человека от кошмара, в который превращалось все, чего касалась ассоциация с Искандром.

– Я уже осквернил для тебя труп, а теперь заговорил, как в плохой голосерии «Девяносто Сплав». Ложись спать.