Овердрайв

   — И все мальчики?

   Это я уже работаю. Почему‑то мне кажется, что там были мальчики.

   — Что? — Хоббс удивляется. — Почему мальчики?

   — Не знаю, или девочки. Это хоть как‑то оправдывало бы пошлость этого замысла. Школьный автобус, взрыв… никакого стиля. Никакой фишки.

   — Это ты не мне рассказывай, а репортерам. Они уже придумали тысячу фишек для этих ублюдков. Мы должны их поймать. Это наш шанс. Большие деньги, телевидение. Будем богаты и знамениты…

   — Хоббс.

   — Что? — он осекся.

   — Прекрати меня уговаривать, это раз. И два — ты никогда не замечал, что разговариваешь так, как будто ты в плохом кино?

   — Пошел ты.

   — Ага. До понедельника. В полвосьмого, правильно?

   — Да.

   — Можно встретиться чуть пораньше. Выпить кофе.

   Хоббс отключается. Мобильник издает негромкий звук, подтверждая это. Спрятав телефон, я закурил и задумался, поправив шляпу.

   Сорок два горящих мальчика. Плачущих, умоляющих о помощи. Нет, чушь собачья. Горящий человек не может плакать, умолять, кричать. Огонь сразу травмирует дыхательные пути и горло, тут не покричишь. И кислорода нет. Человек просто горит, в лучшем случае бегает вокруг. Плюс запах. Неэстетично. Это тупик.

   Хорошо. Допустим. Тогда сам взрыв. Что привлекательного?

   Идея тем более дурацкая, хотя… хотя в ней что‑то есть, — тот момент, когда маленький Билли не понимает, что случилось, вот он хорош. Билли дурачится с соседом, увлеченно обсуждает с ним какую‑то очередную игрушку, где нужно убить всех русских — или кого там сейчас положено убивать? — водитель кричит на них, чтобы они угомонились, ибо, Бог свидетель, они пойдут пешком до самой школы несколько миль. А затем что‑то происходит; маленький Билли успевает каким‑то нервом почувствовать, что здесь что‑то не так, за долю секунды до взрыва. Он уже приоткрывает рот, чтобы… нет, он не знает, что он хочет сказать или сделать, он представления не имеет, но все равно не успевает. И — бабах! Все. Ножки Билли летят в водителя, а верхняя часть через окно наружу. Или наоборот. Или от него остается только красная пыль, которую даже никак не опознать.

   Нервно выдыхаю дым. Вот это — прекрасно.

   Только слишком сложно ради одного–единственного момента.

   Я дрожу. Выбрасываю окурок и тут же закуриваю снова. Отчего меня чуть не вырвало на тротуар. Или от чего‑то другого. Я, похоже, не в форме.

   — Хоббс, — затягиваюсь. — Работка в этот раз что надо. Спасибо, старый черт.