Лиреана обворожительно улыбнулась, сверкнув темными, как ночь, глазами.
— Раз ты просишь — так уж и быть.
С этими словами златовласая девушка поднялась на ноги и направилась к пруду. Гладь даже не колыхнулась, когда лиреана вошла в воду. Казалось, она сама становилась водой. Золотистые волосы, коснувшиеся глади пруда, словно растворялись в темных глубинах, превращаясь в отсветы молний. Лиреана исчезла во тьме прохладных вод, уходя на мягкое дно в свою колыбель. Мара почти видела, как мирно спит дева вод среди стеблей водорослей.
Первые капли дождя настигли ведьму у самого дома. Тяжелая капля оставила след на бледной щеке, задержалась на подбородке, а затем затерялась в темной волне волос, перекинутых на грудь. Ведьма поглубже вдохнула дурманящий запах дождя, позволив себе вымокнуть до нитки. Очередной сполох зарницы осветил ее, замершую в нескольких шагах от крыльца. Дождь хлестал плетьми капель нагое тело, а ведьма улыбалась…
Войдя в дом, женщина развесила мокрую одежду на веревках в углу. Огонь в очаге давно уж потух, и комнату заполняла темнота. Ведьма тихо прошла в спальню. Отыскав подушку и пару простыней, Мара застелила себе постель. Гроза за окном бушевала, капли барабанили по стеклу. Этот звук всегда успокаивал ведьму. Забравшись на печь, колдунья укрылась второй простыней — слишком жарко еще для одеял — и прикрыла веки. Дождь убаюкивал ее. Шум снаружи казался материнской колыбельной. Мара смутно помнила руки матери и ее красивое лицо, но каждую ночь слышала слова старой, давно забытой смертными колыбельной песни. Ночь сама напевала ее ведьме, и женщина, приходя в свой дом под утро и забываясь во сне, спала спокойно. Она не видела кошмаров и не металась в беспамятстве. Она проваливалась в густую темноту, где был лишь ускользающий силуэт и тихий, ласковый голос.
========== Глава 3. Криница Бессмертного ==========
Дожди шли до самого последнего летнего дня, и за это время плоды успели налиться спелостью. Жители Фаулира нарадоваться не могли — матушка-земля щедро одарила в нынешнем году, будет чем привечать осень. Уже совсем скоро настанет веселая пора сбора урожая — особенно ей радовались дети. Их брали на общее поле, и они носились меж вырастающих под руками селян снопов, заливисто хохоча. Мальчишки регулярно совершали набеги на все фаулирские сады, обнося яблони едва ли не лучше птиц. Деревенский голова чуть ли не каждый вечер собирал на Колодезной площади всех местных сорванцов и так орал, что ведьма, скитающаяся у кромки леса, слышала каждое слово. Естественно, мальчишки ни в чем не признавались и раскаиваться не собирались, поэтому голова отпускал всех по домам, грозясь отыскать негодников и выпороть их перед всей деревней. Негодники, впрочем, не особо страшились наказания, поэтому каждый вечер в Фаулире начинался с новых воплей.
Ночи уже стали зябкими, холодными — но это совсем не мешало Маре прогуливаться босой и любоваться звездопадами. Даже на болота она приходила не реже, чем хмельным летом — здесь ее всегда ждали.
У вас есть музыка?
Синее небо, а в нем — звенящая птичья трель.
Иль-вэане, медленно раскачивающаяся из стороны в сторону, на один миг замерла, уставившись на ведьму. Тонкие уста изогнулись в подобии улыбки — только если бы кто такую улыбку увидел, тот час же поседел бы.
Музыка? Илеванны поют. Это музыка.
Спой мне.
Дух склонил голову набок.
Мы поем видениями.
Мара ощутила, как сердце наполняется трепетом. Когда иль-вэане говорила с ней образами, это было так немыслимо красиво, что реальный мир еще какое-то время спустя казался блеклым и тусклым. Она понятия не имела, как должны звучать песни на языке видений. Женщина кивнула, не отрывая немигающего взгляда от болотного духа. Я готова, древняя.
Живой туман над головой иль-вэане колыхнулся, словно волосы на ветру. Дух приподнял руки, и ее пальцы коснулись лунного отсвета. А в следующий миг мир рассыпался, обернувшись цветным песком.
Ведьма задрожала, откидывая голову назад и заставляя себя ощущать все предельно остро — так, чтобы впилось в память до конца дней. Она видела сотни ярких, мерцающих вспышек так ясно, словно кто-то разлил перед ней северное сияние из серебряного флакона. Иль-вэане невесомо прикасалась то к одному сполоху, то к другому, и Мара слышала песнь мира и тонких сил, иглами прошивающих этот мир насквозь.
Колдовство имеет запах, цвет — даже вкус. Колдовство имеет звук. Все живое, все, что создано руками пустоты, поет. Эта земля, рожденная из звездной пыли, звучала тихим глубоким напевом, проникающим куда-то глубоко в сознание. Небо пело нежно, его голос напоминал материнскую колыбельную, и в нее вплетался звон звезд и ласковый напев ветра. Сердцем билось где-то в вечной темноте спящее солнце — словно чья-то уверенная ладонь легко била в туго натянутую кожу на деревянном обруче, и гулкий стук соединялся с единым ритмом жизни и смерти. Чуть быстрее и более рвано в этом ритме слышались сердца живых существ. Звук колдовства и энергий же был похож на русалочью песню, которую вели сотни голосов — глубокие и высокие, тихие и яркие, вибрирующие и затихающие, наполненные силой. В этом хаосе звука и цвета Мара ощущала и свою песнь — дикую, звучную, россыпь лунных колокольчиков из хрусталя и звездных искр. Колдовство пахло лесом, озерной водой, дымом древних костров, увядшими васильками и снегом. Волчьей шерстью. Колдовство напоминало вспышки болотных огней — переливалось их светом, серебрилось лунными лучами, звучало мелодией без единого слова. Она слышала песнь иль-вэане и песни других духов, и это было так хорошо, так божественно верно… Единственно верно…
Хоровод образов заплетался в песнь, в странные стихи. Только смотреть да слушать…