Завещание было запечатано, и нотариус унес его с собой. Все это заняло гораздо больше времени, чем нам потребовалось на описание происшедшего, и едва нотариус вышел, как опять постучали в дверь.
В комнату вошла высокая, худая и совершенно седая женщина, одетая в черное. При одном взгляде на ее большие черные глаза и отточенные черты лица становилось ясно, что в молодости она была чрезвычайно хороша собой. Это была госпожа Лансгер. Когда она вошла в комнату больного, тот попросил Ивариуса удалиться.
— Вы посылали за мной, мой любезный Серван, — сказала посетительница, сев у постели доктора. — Вы больны?
— Да.
— Я надеюсь, не опасно?
— В мои годы любая болезнь опасна. Я хотел видеть вас, потому что мне тяжело было бы умереть, не простившись с вами, любезная баронесса. Кроме того, у меня есть касающиеся вас бумаги, которые я хотел бы вам вручить.
— Неужели я единственная женщина, которой вы хотите вернуть подобные бумаги? — с улыбкой произнесла баронесса.
— Единственная. Вы знаете, что я всегда питал к вам слабость.
— Не будем об этом, доктор.
— Вот письма, расположенные в порядке очередности: первое из них датировано первым февраля 1780 года. Чудное было время!.. Последнее написано в июне того же года. Это недолго продолжалось, баронесса.
— Но мне кажется, любезный доктор, что тогда прекратилась лишь переписка.
— Это правда, но я и говорю только о письмах. Вот они, заберите их.
Баронесса открыла одно из писем.
— Любовные письма, — задумчиво проговорила она, — похожи на зеркало, в котором старая женщина снова видит себя молодой. Я всегда буду хранить это зеркало, доктор… Бедный друг мой, как мы оба переменились! — добавила баронесса, подавая доктору руку.
— Вы сделались религиозной.
— А вы ученым.
— Вместе нам сто тридцать лет.
— Ах, друг мой, все в мире меняется!
— Послушайте, у меня есть к вам одна просьба.
— Какая, друг мой?