Дженнифер Морг

– Возможно, ему не нравятся английские сосунки, – кривится Макмюррей. – Или это все часть сценария. К тому же ты сам знаешь, что тебе понравится. Иди туда, к кассе. Набери себе фишек.

Через несколько секунд я уже обмениваю содержимое конверта на кучку пластиковых фишек. Черные, красные, белые: зарплата за полгода превратилась в пластмассу. Мои мысли несутся вскачь, как хомячок в колесе. Нет в моем сценарии ни азартных игр, ни ультиматума Макмюррея. Но ситуация катится по рельсам, и с этого поезда не сойти, не сломав все расписание. Поэтому я иду за Патриком к столу, пытаясь прикинуть свои шансы. Старшие карты: ноль. Их четыре на каждые четырнадцать карт. Дальше начинается чистая арифметика с абсолютными значениями чисел. Я бы мог посчитать такое в уме, если бы записать их шестнадцатеричным кодом. Увы, карточные игры появились раньше, а я только что принял на грудь четыре рюмки дорогого джина, так что, наверное, не смогу построить в голове таблицу так быстро, чтобы она успела мне пригодиться.

Я сажусь. Старый хрыч с сигарой кивает нам.

– Я взял банк, – сообщает он. – Делайте ставки. Начинаем с пяти тысяч.

Крупье рядом с ним возится с коробкой и шестью запечатанными колодами карт. На одном конце выгнутого стола хихикают и шепчутся четыре пожилые стервятницы в платьях, на другом разместились двое ребят с большими усами. Мы с Макмюрреем оказываемся посередине, напротив старого хрыча. Рядом садятся еще несколько игроков – женщина с кожей цвета молочного шоколада и модельной фигурой и мужчина в белом костюме и рубашке апаш, увешанный золотым запасом в два Банка Англии.

С усилием я толкаю вперед пригоршню фишек. Так же делает и Макмюррей. Карты кладут в механическое устройство для тасования, а потом две стервятницы дерутся за право срезать колоду, прежде чем она окажется в деревянной коробке. У меня зудят пальцы и нос: мне очень хочется закурить, хоть я и не курю. В животе ворочается холодное и ужасное нетерпение, а старый хрыч ставит перед собой коробку, а потом раздает карты – рубашкой вверх, по одной каждому из нас. А потом еще по одной. Вторая карта ложится передо мной, частично накрывая первую. Я приподнимаю их и заглядываю. Шесть червей, пять треф. Вот дерьмо. Все вокруг поднимают карты. Я свои кладу рубашкой вверх и в немом ошеломлении смотрю, как крупье сгребает мою ставку.

– Следующий раунд, – говорит банкомет и оглядывает стол.

И снова я не могу себя остановить, хотя у меня холодеет шея, а защитные заклятья заходятся сигналом тревоги. Я толкаю вперед еще десять тысяч. На этот раз я вздрагиваю так, что чуть не рассыпаю фишки по столу. Макмюррей смотрит на меня с холодной насмешкой. Затем банкомет берет коробку с колодой и начинает сдавать. Что-то тут не так… Но это не обычное принуждение или знакомый гейс. Тут есть какая-то закономерность, которую я никак не могу уловить. Где же Рамона? Я не чувствую ничего, кроме бархатной тьмы, там, где должна быть она. Впервые за несколько дней я один у себя в голове, и это отнюдь не радостное чувство. Карты. Королева бубен, восемь пик…

Через стол ко мне едет стопка фишек. Я поднимаю стаканчик и залпом выпиваю текилу, вздрагивая, когда она попадает в горло. Я себя чувствую в стельку пьяным и кристально трезвым одновременно: будто мой мозг решил сам с собой развестись и полушария едут в разные стороны.

– Еще разок? – спрашивает банкомет, оглядывая стол.

Я механически тянусь к своим фишкам, но на этот раз мне удается остановить руку, нагнуться и повернуть каблук на левой туфле. Но стоит мне вынырнуть из-под стола, как я все-таки повторяю проклятое движение, и все мои фишки перемещаются в кучу перед банкометом. Он сдает карты. Я оглядываюсь. Серьга Макмюррея горит холодным светом радия. За гардинами залегают глубокие тени, скрывающие вопли пленных духов деревьев, вмонтированных в панели на стенах. Резонатор Тиллингаста тихонько гудит, но когда я смотрю на старого хрыча, я вижу только обычного жирного дельца с целевым фондом и солидным счетом в банке. А вот со стервятницами другая история: я смотрю на них и чуть не отшатываюсь. Вместо постаревших бывших завидных невест и богатых наследниц я вижу полые мешки полупрозрачной кожи и волос, которые не разваливаются только благодаря одежде. Жуткие твари сгорбились над картами, как кровососущие паразиты в ожидании еды.

– Пас или играем? – спрашивает кто-то.

Я кошусь на парня в белом костюме и рубашке апаш и вижу полуразложившийся труп, который ухмыляется мне поверх карт, кожа отстает от темных провалов, обрамленных трупным воском: эффект работы резонатора добирается до моих носовых пазух, и я чувствую его зловоние. Супермодель рядом с ним выглядит точно так же; она совершенно спокойно опирается на него, но тени у нее за спиной густые и будто закопченные, а выражение лица такое, что мне сразу приходит на ум палач, который гордо ждет рядом со своим последним клиентом, пока начальник тюрьмы выписывает свидетельство о смерти.

– Играю.

Я пытаюсь сдержать тошноту и переворачиваю свои карты. Черт, черт, черт. Крупье сдвигает фишки к старому хрычу.

– Простите, – хриплю я и отодвигаю свой стул от стола.

Я ковыляю к неприметной дверце в углу, горло у меня горит огнем, деревянные панели воют, а пустые лица кровососов поворачиваются мне вслед.

«Я только что проиграл двадцать тысяч баксов», – ошарашенно думаю я, плеская себе водой в лицо и глядя в зеркало над раковиной. Отражение ухмыляется и подмигивает. Я поспешно поднимаю ногу и поворачиваю каблук обратно: лицо потрясенно застывает. Это слишком много. Жуткие видения встают перед моим внутренним взором: Энглтон спускает на меня Ревизоров, Мо орет на чем свет стоит. Это больше, чем у нас на общем сберегательном счете, куда идут все деньги, которые мы сэкономили за последний год, чтобы накопить денег на первый взнос за дом. Я дрожу. Губы онемели от выпитого. Горло горит, живот сводит. Я по-прежнему не чувствую Рамону, и это уже критично: если я не могу с ней связаться, вся операция окажется под угрозой. «Соберись, тряпка», – говорю я человеку в зеркале. Он мне кивает, но выглядит потрясенным. С чего начать? Макмюррей: этот ублюдок меня как-то подставил, верно?

Эта мысль позволяет мне сосредоточиться на чем-то конкретном: я выпрямляюсь, смотрю на незнакомца в зеркале, убеждаюсь, что он в должной степени взял себя в руки, распрямляю плечи и направляюсь обратно в зал. Но у самой двери я останавливаюсь. Партия в баккара закончилась. Все, кроме хрыча-банкомета, встают, и новые игроки занимают их места, гудят, как туча мух над… не думать об этом! Я поспешно отвожу взгляд, глаза у меня слезятся. Макмюррея я нигде не вижу, но мои защитные заклятья подают сигнал тревоги. Чувство такое, будто где-то рядом происходит крупное сверхъестественное дерьмо.

– Вы, должно быть, мистер Говард? – слышится рядом спокойный и даже в некоторой степени музыкальный голос.