Оттолкнулся обеими руками от лежака для больных и поплёлся к печке, в лучшее место дома: там большой рабочий стол, утеплённое кресло с двойном подогреваемым пледом для ног. Доползти вышло бы проще. Но — неловко. Получится, признаешь меру усталости и правоту попечителя. И — сдаёшься… Снова сдаёшься. Который раз за эти десять дней? Не хочется вести учёт, но невозможно и не вести его.
Имя мира, где погиб древний лес — Турвра. Прежде было иное, но люди этого города помнят так: Турвра. И попечитель при первой встрече использовал это слово. Собственно, когда Ул и Алель шагнули из бурлящего океана Шэда сюда, они нос к носу столкнулись именно с попечителем. Судьба? Насмешка случая? Или обострённое внимание этого старика, умеющего видеть в своём городе главное, и иной раз — заранее. Если так, встречу создали опыт, чутье и сердце попечителя…
С первого взгляда он показался очень маленьким и жалким. Пожилой, сутулый человечек в старательно залатанном плаще, в круглых пластиковых очёчках, хранящих следы многих починок. Кожа в язвочках, дряблая… Попечитель заметил шагнувших в мир гостей, суетливо взмахнул руками, закашлялся. Сел — благо, Ул успел подпихнуть нечто годное и смягчил неловкое движение старика, дал ему время отдышаться и свыкнуться со странным происшествием.
Сам Ул тоже получил время и возможность осмотреться и… свыкнуться. Он впервые увидел через окна полуподвала тусклый мир, захламлённые развалины города. Он уловил смутное сходство с иным городом, живым и многолюдным, — из мира Лоэна. Только машины здесь превратились в рухлядь, дома — в руины, гладкие улицы — в эдакое поле взломанного весеннего льда… Безрадостный мир. Ни травинки. Паутина в прорехах окон. Трещины на земле, дороге, домах — как морщины на измождённом лице первого встреченного в сером мире человека. Морщины и язвы… Ул тогда поклонился и сразу подумал: старик похож на Монза. Глубоко в глазах лучатся неяркие, но настоящие свет и теплота. Поэтому стало сразу больно… И теперь, пять лет спустя, ещё больнее.
— Удивительное дело, в нашем городе гости, — дрожащей рукой старик поправил очки, щурясь и осторожно улыбаясь. — Я знаю в лицо каждого из пяти тысяч трёхсот семи своих подопечных. Это мой долг, как Первого попечителя. Я распределяю пишу и работу, тепло и воду… Вы не похожи на тех, кого в качестве гостей описывают летописи. Они бы не старались смягчить моё падение. — Попечитель грустно развёл руками, — увы, я стар и неловок… И всё же вы, полагаю, одного с ними рода. Вы возникли схоже, будто из воздуха. Вы не вполне подобны нам, людям Турвры. Что ж… так или иначе, я вас приветствую и готов выслушать.
Альва можно было в тот день записывать в памятники: он стоял и молчал, как немой, не осилив первого взгляда на дорогой мир. И пришлось Улу кланяться, представляться и вести беседу за двоих. Он тогда спрашивал прямо. Это казалось просто… И он получал ответы, которые причиняли боль.
Весь этот мир, с первого мига — сплошная боль.
Люди помнили очень немного о древней для них истории «яркого мира» — так они звали время до катастрофы. Своё представление люди основывали на летописях, а их — на дневниках учёных, честно, но весьма неполно описавших то, что называют тут «днём снежной Пыли». Попечитель без утайки рассказал: да, люди сами рассеяли Пыль. Именно с большой буквы, и вообще этим словом — Пыль — тут называли только одно: мельчайший порошок тёплого белого цвета с лёгким перламутровым переливом.
Пыль присутствует повсюду вне жилой зоны, состоящей из подвалов, полуподвалов, подземных ходов и убежищ. Зону обитания людей от внешнего мира — от Пустоши — отделяет герметизирующая поверхность, её постоянно проверяют и латают люди Первого инженера. Они же поддерживают работу «генератора свежести». Но, как подтвердил только что инженер, Пыль вездесуща, увы… Она вызывает язвы на коже, и это — при самом мимолётном контакте. Если значимую порцию Пыли проглотить или вдохнуть, смерть наступит через пять-семь дней, неизбежно.
Пыль рассеяли во исполнение договора, смысла которого попечитель не смог постичь, читая витиеватые намёки в дневниках и более поздних летописях-толкованиях. Но даже он разобрал: договор был с существами «особого рода» — с бесами, прямо назвал себе подобных Ул, не желая отгораживаться от смутного чувства причастности и вины. Попечитель кивнул и добавил: договор был ошибкой, возникшей вследствие жадности… Ошибкой, которую потомки беспечных людей яркого мира оплачивают в мире сером — долго, страшно, упрямо.
Один из тысячи людей яркого мира пережил день снежной Пыли более, чем на год. Один из ста уцелевших смог добраться до куполов-времянок, накрывших убежища с генераторами свежести. Один из десяти самых стойких дотянул до старости и увидел, как возникает серый мир — Турвра. Мир разрозненных поселений, где люди тесно и скудно живут, перемогая болезни. Где невозможно поехать в гости в соседний город, потому что давным-давно сломан и лишён топлива последний транспорт дальнего сообщения, магистральные тоннели осыпались, а костюмы защиты прохудились. Но города общаются через простуженные, хрипящие рупоры связи. Люди радуются общности — хотя бы такой, через слова… дающей лишь одно: веру в то, что твой город — не последний. Твой путь в жизни — не одинок. Тебя услышат и, когда грянет беда, внесут в летописи памяти. «Город Ова. Отвечал нам каждый третий день десятидневного цикла. Когда ремонт герметичной стены не удался, их стали постоянно слушать пять городов. Голос Овы смолк 17.15.1098. Они успели прочесть все летописи и попрощались»…
Попечитель сразу отвёл гостей в архив и дал право смотреть любые записи. Сам познакомил с инженером, энергетиком, пищевиком, врачом и прочими главными в городе людьми. В скудном мире не делали тайн из знаний и не скрывали даже худших ошибок. Не искали виновных и не проклинали предков: зачем впустую сотрясать воздух и расходовать силы?
Альв в первый день кое-как очнулся и смог дойти на своих ногах в архив, чтобы там, слушая, снова отчаяться и закаменеть… Слово «задеревенеть» не сочеталось в понимании Ула с миром, где нет не то что деревьев — травы. Вроде бы уцелели простейшие водоросли в хозяйстве пищевиков, но это — всё… К ночи альв заставил себя отринуть отчаяние. Внимательно выслушал попечителя, ещё раз быстро прочёл летописи и дневники. Поговорил со знающими людьми. Долго думал, хмурясь и наблюдая, как его и Ула — гостей, а это небывалое событие! — угощают лучшим, что есть в городе. Хотя из пищи тут имеются лишь таблетки-плитки трёх оттенков серости и затхлая, мутная вода.
— Зря я тогда спихнул груз на чужие плечи, — сказал Алель, глядя на свои гладкие тёмные ладони. — Стоило понять, что даже в обмен на мою свободу они не окажут помощь так называемому неперспективному миру. Что ж, начну всё с начала. Столько времени упущено…
Альв поклонился смущённому, суетливо поправляющему очки попечителю — и удалился. Местная кривоногая слабосильная детвора проводила гостя до верхних полуподвалов, до галерей со вставленными в тяжёлые рамы большим мутными стёклами. Дети отметили визгом восторга и ужаса: гость пропал! Был — и сгинул… с тем и вернулись, гурьбой ввалились к попечителю, наперебой рассказывая о чуде. Ул слушал и осторожно, стараясь не морщиться, прихлёбывал отвратительную воду. И думал: как же тут лечить? Нет трав, сухих и тем более свежих. Нет маминых настоек, порошков и мазей. Ничего нет, кроме больных… Вон у того мальчика гниёт лицевая кость, слева вся щека — мокнущая язва с лохмотьями отмершей кожи. У его соседа колено опухло, стало крупнее головы, и цвет пугающе-сизый… У девочки с подкупающе-ясной улыбкой почти нет волос, уцелело лишь две пряди возле левого уха, их украшает тощий, жалкий бантик…
— Проверю точки, — буркнул тогда Ул, вспомнив книгу с загадочными знаками и рисунками, прочтённую в библиотеке Монза, давным-давно, в какой-то иной жизни, детски счастливой и беззаботной. — Не все же точки для смерти, есть и для жизни.
Он проверил и убедился: книга, написанная в ином мире, полезна и здесь, если её приспособить, доверяя рукам и душе. Так он начал лечить, а чуть позже — делиться опытом. Сейчас у него три десятка учеников в пяти городах. Сейчас налажено расписание, и он — особый гость в звании мастера-врача — водит детей и попечителей из города в город, взяв за руки. Люди общаются.
Оказывается, если отнять всё, останутся не озлобление и отчаяние, а это непостижимое умение радоваться тому, что в ярком мире было буднично и незаметно. Люди счастливы… А ведь за пять лет мастер Ул похоронил половину из первых трёх десятков учеников, тут живут мало и уходят без слез. Тут не закапывают и не сжигают покойных. Всякое тело — биомасса. Так сказал пищевик, и первый раз показалось страшно до тошноты… а после Ул принял и это, и даже освоился с мыслью, что пьёт воду, много раз прошедшую круговорот в пределах города.
Теперь он сам часть мира Турвры, потому что альв Алель пробует не сгнить, и надо ему помогать. Ул очень старается, но до сих пор теряет одного из двух десятков больных. Тут не принято обращаться за помощью по пустякам, так что каждый, согласившийся назваться больным — почти обречён. Ула зовут мастером, чудодеем и ещё сотней титулов, почтительных и… болезненных. Ведь он наверняка мог бы больше!
В первый день Ул шёпотом попросил помощи у змейки, частицы Шэда. В ухе голос Шэда сразу, коротко и резко, ответил: «Алель ещё не в силе, ты мал. Всякий шаг из мира в мир, всякий крик о помощи они могут заметить, они и без того в огромном недоумении. Они опасны. Я способен начать большую войну, я в ярости… но разве этого хочешь, наследник?». Вечером того же дня вернулся Алель, выслушал и грустно подтвердил: верно, помощи ждать не от кого. Альв побывал на пустошах, снова ушёл в архив. Засел в радиорубке и стал забрасывать вопросами соседние города, ломая тщательно прописанную сетку общения. После двадцати дней неразберихи извинился и удалился в детские залы. Стал пробовать разное — но его дел не понимали ни люди, ни Ул. Алель же с тех пор общался лишь с детьми, и то — младшими. Даже спрашивал у них совета. «Как думаешь, такой пух— не крупноват? Вот и я прикинул… А если его в розетки?» — альв бормотал и бормотал, вздыхал, тёр глаза. Отказывался пить серую воду и снова принимался думать. Внезапно пропадал, объявлялся из ниоткуда. Рисовал в воздухе слегка светящееся линии, которые ловко складывались в невидаль: траву, цветы, ветви… дети смеялись, хлопали в ладоши и просили повторить.
ebooksa