Нити под пальцами были особенно противны, они тесно слежались. Нити окутывали свою жертву — давнюю, если не древнюю… Ул рвал нити, и наполнялся яростью, какую прежде наблюдал только у Сэна — алого бойца, способного понимать и защищать правду. Волосы светились уже не тускло, а бешено! По нитям пробегали блики серебра, выжигали гниль.
Ул оскалился, обнял рукоять сабли, вспомнив об оружии. Клинок явился, полыхнул алым и золотым, и змей на рукояти — малая частица Шэда — засветился радугами в каждой крошечной чешуйке. Змей скользнул в гущу гнилого кокона и пропал там. Ул резал нити, отодвигал и снова срезал, и снова отодвигал, отбрасывал! Ул теперь сам стал светом и находился в центре пространства, отвоеванного у тьмы. Он тянул к себе тонкую, прозрачную руку — ту самую, до кончиков пальцев которой дотянулся недавно… Или давно? Впрочем, время не имело значения.
В какой-то миг кокон раздулся, заколебался — и лопнул изнутри! Змей-Шэд словно взорвался, пронизал кокон брызгами радужной чешуи. Змей снова собрался воедино, сверкнул — и мирно пристроился на запястье Ула.
— Лия? — испуганно позвал Ул, приняв невозможное и неоспоримое сходство.
В недрах изнанки бессмертия, в коконе гнилой тьмы, безмерно давно отчаялась и затихла, растворившись в вечной боли, маленькая девочка. Она была трогательно и мучительно похожа на прозрачную волшебную Лию из времени золотого лета. На умирающую маленькую Лию, в которую Ул влюбился с первого взгляда. Для неё стал ярким, выздоровел… Дело не в цветочной пыльце, которой его раскрасили.
В тот день — издали всё видно ясно! — Ул захотел стать сильным. Очень сильным, всемогущим… Он всей душою желал жизни и радости девочке с прозрачными пальцами. Для неё научился творить чудеса и оживлять сказки. Для неё сохранил в душе нерастраченное, звонкое золотое лето.
— Лия, — еще раз позвал Ул.
Он уже видел отличия: девушка, отвоеванная у тьмы, была старше ребенка-Лии, её волосы то ли от рождения имели белоснежный цвет, то ли утратили прежний и выбелились в бесконечной пытке боли и отчаяния. Худоба девушки не смотрелась болезненно, ей шло быть такой вот — прозрачной и легкой, как пушинка. А еще у этой Лии всё было слишком для человека: пальцы — невозможно длинные, кожа тончайшая, рисунок пустых, бескровных сосудов на тыльной стороне запястья — незнакомый, у людей не бывает подобного.
— Лия, — Ул, бережно обнял девушку, уложил её голову себе на плечо.
Сердце Ула сжалось, дрогнуло… Золотое лето вернулось, иное и куда более яркое. До боли яркое! Стало жарко, невыносимо жарко! Ул даже чуть отодвинул легкое тело — а вдруг обожжет, напугает своими воспоминаниями?
Узкое лицо обиженно скривилось, веки дрогнули… и Ул окончательно пропал, забыв дышать. Глаза девушки, сине-зеленые, полнились летом и небом. Но тень омрачала это лето — словно мир, где оно цвело, погибал прямо теперь.
— Здравствуй, — Ул тронул кончиком указательного пальца бесцветные, искусанные губы Лии. — Всё станет хорошо. Слышишь? Монз сказал: иногда жизнь — всего лишь хорошая привычка. Из-за привычки он дважды справлялся с тем, что непосильно уму и сердцу. Слушай. Жила-была девочка Лия. Она болела с самого рождения и лежала под вышитым одеялом тонкая, бледная… Ну прямо травинка, что тянется сквозь щель камней, а света ей все равно не достается. Без опоры она пропадет. Но я — опора. Честно. Я знаю тебя, давно знаю. Всегда…
Ул примерился и нарисовал указательным пальцем камни, изгиб травинки. Чуть помешкал, отступил и добавил дальний лес, несколько штрихов крыш неважного пока что и почти невидимого поселка… Палец оставлял во тьме едва заметный — и то, может статься, он чудился Улу, — серебряный след. Ул покосился на девушку: она умела и желала видеть рисунок! Всматривалась, и небо её глаз обретало глубину, густоту настоящего цвета.
— Лия знала, что никогда не расцветет, что ей отпущен короткий век. Она больше всего хотела услышать пение весенней птахи. Но в саду у Лии не жили лесные птицы.
Используя свободную руку и помогая второй, Ул изобразил дерево, уделяя внимание прихотливому переплетению ветвей. Наметил зародышки яблок и удивленно вспомнил: да, в том саду росли яблони. Он и не заметил, но запомнил!
— Я уговорил веселую зорянку, она согласилась петь для Лии.
Ул быстро прорисовал редкие прутья клетки, птицу на жердочке.
Лицо девушки обиженно дрогнуло, в уголках губ залегло страдание…
— Эй, посмотри на птицу и на клетку! — Ул понял причину новой боли. — Прутья-то редкие! Даже голубь свободно выпорхнет. Называется «пропорции». Это я выучил и показал без ошибки! Птиц нельзя заставить петь. Ты разве не знаешь такой простой истины? Улыбайся, уже пора: осенью Лия попрощалась с птахой и уехала в город. Здоровая. Совсем здоровая.
Указательный палец принялся создавать в вязкой тьме городскую стену и башню при воротах Тосэна, карету на дороге, сонных стражников, ленивого кота, двух склочных нищих, торговку Ану… Всех их ладонь Ула без жалости смахнула, смешала в перламутровую пыль прошлого.
ebooksa