— То есть вы не против? Я не понял вас тогда, не расслышал. Если вы правда не против, — Ул говорил, глядя на рисунок, проступающий на коже краснотой ожога. Не отвлекаясь, Ул нащупал грифель Мастера О. — Благодарю за подсказку, я буду очень стараться.
Ул снова осмотрелся, уже понимая, что именно следует искать. Переполз ближе к темноволосой девушке, помогая себе руками и досадуя: ноги по-прежнему колоды, тащатся и не слушаются, это пока не поменялось.
Карта повисла в воздухе, стоило её отпустить. Ул примерился… широким движением положенного плашмя грифеля зачернил весь рисунок, вместе с рамкой. Затаил дыхание — и в одно сложное и точное движение вывел контур: единый волосок света… Контур — цветок, тот самый, что он собирался нарисовать для Лэйгаа. Этот цветок он видел однажды, даже держал в руках — легкий, на длинном стебле, подобный танцующей искре пламени.
Еще одно движение наметило узор листьев у края карты. И последний штрих: сбоку, почти вне поля карты, едва видимым намеком — прищур Шэда. Без него никак…
Карта с новым рисунком плотнее прильнула к камню. Ул кивнул, осторожно вздохнул, почти веря: получается. Потянулся и тронул незнакомую девушку за локоть. Она вздрогнула, лишь теперь заметив соседа.
— Вот так сложите руки, — попросил Ул. — Я отдам, а вы согреете. Так он приживется. Видите ли, я пока что не в уме и пытаюсь нарисовать то, что еще не проявилось. Мне очень нужна помощь. Важно, чтобы вы поверили. Это не та история про розу и соловья, и я не белый лекарь, но…
— Я белый лекарь, но этого мало, — девушка некоторое время смотрела на Ула, а вернее, сквозь него. — Мы не знакомы. У меня нет причин, но я… я верю вам!
Она сложила руки, как показал Ул — словно оберегая пламя свечи. Ул осторожно накрыл ладони своими руками — и ощутил, как жар заполняет пространство, недоступное холоду и коварству ветра, защищенное двумя парами теплых и заботливых рук.
Алость жгла кожу, росла… и в какой-то миг сделалась видна глазу! Сквозь две пары ладоней она проступила бликами огня. Забилась робким, неровным пульсом. Алость выросла, пульс стал спокойнее и мощнее.
— Теперь держите сами, — попросил Ул.
Он вдруг понял: не надо снова рисовать цветок. Давным-давно оставленный в междумирье, он целую вечность пролежал в складке страниц загадочной книги, хранившей мертвый зимний лес и живой летний. Цветок едва теплился, но упрямо оставался настоящим. Он нуждался в человеке, способном найти его, подобрать и согреть душою. Теперь цветок следует… проявить в мире? Цветок, как и сам Ул, слишком долго спал в подобии изнанки мира. Цветок был заперт вне жизни, он постепенно стирался, пропадал. Забывал себя, иссыхал.
Пальцы первый раз коснулись рисунка стебля, едва смея приступить к исполнению замысла. Ул прежде не пробовал убирать пустоту. Это сперва казалось невозможным, но Ул пробовал снова и снова, и непосильное — удавалось! Ул улыбнулся, заметив, как вдохновение разрастается, зажигает искорки серебра на кончиках волос, привлекает родной ветерок — дышать в ухо и подбадривать…
Небытие постепенно стиралось со стебля, сползало с узких серебряных листьев, оттенённых чернью, льнущих к земле. Вот пальцы проследили стебель целиком, коснулись стеклянного поля боя — и ощутили, что только оно и годно быть почвой невиданному цветку. Поле, где люди приняли смерть, чтобы сберечь жизнь целого мира.
— Можно, — шепотом сообщил Ул девушке. — Отпусти его. Он не погаснет. Он теперь настоящий. Надо же, я думал, что несу его куда угодно, но уж точно не домой…
Девушка медленно раскрыла ладони — и алый цветок качнулся первый раз, поймал порыв обыкновенного ветра… Разгорелся ярче. Согнулся на тончайшем стебле, выпрямился и полыхнул в полную силу, снова согнулся, бледнея… и опять разгорелся!
— Эй, разве тут была пещера? — задумался Ул, щурясь и всматриваясь в бархатную сплошную тень под багряно-черным боком скалы. Алые блики цветка то позволяли рассмотреть нечто — то прятали в густом сумраке даже на намек на саму пещеру.
— Мне снились голуби, — проворчал смутно знакомый, бархатисто-рычащий голос. — Эти твари гадили, и я даже во сне был бешено зол. Они хуже кроликов! Так бы и посворачивал их гадкие шейки. И в суп. Нома, ты слышала? Я согласен не жрать их сырыми. Я стал одомашненным до того, что противен сам себе.
Девушка охнула и, не задумываясь ни на миг, скользнула во мрак. Пропала… А цветок всё бился и трепетал, то наполняясь светом, то делаясь прозрачным.
— Ан, — было совершенно понятно: девушка убеждена, что слова чудятся ей. Ведь до того она умудрялась вести беседу с камнем, выслушивать ответы камня, а вернее, придумывать их…
— Что за запах? — в пещерке шумно принюхались, зевнули. — То ли я стал плох, то ли ты стал слишком хорош, враг Клог. Подкрался незамеченным. А ну-ка…
ebooksa