Медвежатник

В дверь постучали. Это был Вольдемар. В безукоризненно отглаженном кителе он представлял собой воплощение надежности полицейского департамента. Каждый, кто смотрел на него, невольно задумывался о мощи государственной машины, которая без особого напряжения может стереть в муку самую твердую человеческую кость.

В этот час он обычно приносил корреспонденцию.

— Давайте сюда, — распорядился Аристов, хмуро посмотрев на адъютанта, находясь еще под впечатлением состоявшегося разговора.

Вольдемар положил пачку конвертов на край стола и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.

Внимание Аристова привлек темно-синий конверт. Внутри было что-то плотное, скорее всего картон. Обратного адреса не было. На конверте аккуратно выписаны его фамилия и звание. Подобные письма приносил курьер, и с ними полагалось знакомиться в первую очередь.

Аристов надорвал край конверта и вытряхнул из него содержимое. На стол упало несколько фотографий. Он взял одну из них. На ней был запечатлен крепкий мужчина в дорогом английском костюме. Боже! К лицу Аристова прилила кровь. В статном импозантном мужчине он узнал себя. Все бы ничего, если б не место, где был произведен снимок — у одного из самых приметных и дорогих борделей Москвы, находящегося под попечительством мадам Жозефины, в прошлом популярной шансонетки.

Конечно, подобное пребывание у столь известного заведения можно объяснить профессиональной необходимостью. Но уже следующая фотография должна была развеять все сомнения по поводу его нахождения в гнуснейшем притоне: он держал на коленях жрицу любви, и, судя по его довольной физиономии, такая близость доставляла ему немалое наслаждение. Даже этот эпизод можно было списать на невинную шутку «его сиятельства», если бы не одна маленькая деталь: Григорий Васильевич в этот раз находился при всем параде, даже аксельбанты пышными золотыми гроздьями свешивались через плечо, в то время как жрица любви предстала только в Евином наряде.

Самое обидное заключалось в том, что он толком так и не смог вспомнить, когда был сделан этот снимок. Подобных эпизодов в его жизни набиралось такое изрядное количество, что они смешались в его памяти в огромный спутанный клубок. Не исключено, что запечатленный момент имел место после крупной карточной игры, когда ему удалось сорвать немалый банк, и под впечатлением переполнявших его эмоций он нагрянул к своей старинной приятельнице мадам Жозефине. Может быть, подобный казус произошел после встречи государя императора, когда ему следовало явиться при параде и орденах. А немного позже, изрядно устав от великосветской официальности, он решил устроить себе разрядочку в одном из известнейших в Москве домов терпимости; благо женщины там мягкие и очень понимающие.

Третья фотография представляла логичное завершение предыдущих. Григорий Васильевич теперь уже был в исподнем и тискал на широкой кровати прелестное создание лет восемнадцати. Физиономия его при этом почему-то имела страдальческое выражение, но Аристов совершенно точно знал, что это были не муки совести.

Григорий Васильевич без труда понял, как были сделаны эти фотографии: в стене смежной комнаты было просверлено отверстие, оттуда за всеми его постельными чудачествами подглядывал объектив фотоаппарата.

Фотографии вполне могли оказаться на столе у господина Ракитова, и тогда директор департамента полиции получит более полное представление о всех пороках своего подчиненного.

Это крах!

Конец не только его карьере, но, что самое страшное, и репутации. Для него будет закрыт вход во все салоны Москвы. И самое большее, на что он может рассчитывать, так это на участие какой-нибудь перезрелой мещанки с Малой Дмитровки.

Зазвонил телефон. Оттого что звонок прозвенел неожиданно, он показался особенно громким.

— Слушаю!

— Вы получили почту, ваше сиятельство?

Аристов, стараясь подавить бешенство, произнес:

— Что вам угодно, сударь?

— Разве я вам не сказал?

В голосе незнакомца послышались нотки разочарования.