Эмануилу, кажется, особенно нравится таинственность нашей любви. Он знает, что я люблю его, и красноречивый оратор разговаривает со мною только красноречивыми взглядами. Можно подумать, что все его знания не помогают ему найти слов для выражения того, что он чувствует и что хотел бы высказать; он как будто удивляется сам этим ощущениям и с удовольствием предается анализу каждого движения неопытной пансионерки, а между тем, нужно же, чтобы он высказался. Как бы ни были материальны брачное «да» и контракты, но они ведут к бесконечному счастью, так, по крайней мере, мне кажется. Это обыкновенный ключ, без которого не отворить дверей рая, по выражению софистов.
Приемные наши дни возобновились; они проходят довольно весело — музыка, танцы, болтовня… Жаль, что тебя нет с нами, милая Клементина!
Чуть-чуть не забыла тебе сказать: ты помнишь того молодого человека, которого указала мне в опере, сказав, что не отказалась бы за него выйти замуж? Ну, так он был у нас на последнем вечере. Эмануил представил его отцу; он очень мил и необыкновенно изящен. Мне бы очень хотелось его видеть посреди пансионного зала; он походил бы на голубую птичку в совином гнезде. Он долго разговаривал со мною; он говорит приятно и смотрел на меня, как на чудо.
Вчера я провела два часа наедине с Эмануилом. Я думаю, что это tête a tête — дело моего отца. Право, кажется, он нетерпеливее меня; ему так и хочется, чтобы де Брион объяснился поскорее. Я старалась, как и говорила уже тебе, отдалить по возможности такое объяснение, предпочитая мечту — действительности. Выйдя замуж, я буду счастлива; но это счастье слишком обще; теперь же я сама располагаю им, и почти никто не знает о нем; я упиваюсь им, когда хочу, и вызываю его по произволу; оно является совершенно чистым, никто не говорит о нем, и оно еще не перешло в действительность. Мое счастье не записано еще в книгу нотариуса и никого не пригласило еще на свадебный праздник. Никто, кроме тебя и, быть может, моего отца, не знает еще о нашей взаимной любви, но ваши оба сердца я считаю священным киотом, в который с доверением вложила бы все сокровища моей жизни. Мне стоит протянуть руку и моя мечта осуществится; но я думаю, что счастье вещь до того нежная, что я боюсь одним прикосновением сломать коронку этого цветка. Вчера, однако, я провела целых два часа, пролетевших как мгновение, с Эмануилом. О, как полны были они, хотя мы почти ничего не сказали друг другу!
Матушка моя одевалась; отец писал что-то, я была в своем будуаре. Эмануил вошел ко мне и сел у камина.
«Мне сказали, что здесь я найду графа», — сказал он, как будто хотел извиниться в этом посещении, и как будто оно нуждалось в извинениях. «Он сейчас придет, подождите немного», — поторопилась я прибавить, боясь, чтоб он не вышел тотчас же из моей комнаты. Более четверти часа мы сидели молча. Сколько слов было бы можно высказать, если б уста наши могли повторить все то, что говорили наши сердца.
Я вышивала, и глаза мои были опущены на работу; но я чувствовала, что Эмануил не спускал с меня своего взора. Наконец я подняла голову, и, взглянув на него, я увидела в глазах его слезы. «Что с вами?» — спросила я с таким выражением, как будто в одном слове хотела высказать все чувства, которые я к нему имела. «Что! — повторил он. — Я никогда не жалел так, как сию минуту, что у меня нет матери». — «Это почему, разве вы чувствуете себя несчастным?» — «Нет, но она сказала бы за меня все то, чего я не смею сказать вам». — «Ваше молчание высказало мне более, чем бы она могла сказать; не со мною вы должны говорить теперь, а с моим отцом». Яснее и понятнее высказаться было нельзя. Тогда он взял мою руку, пожал ее, поднес к губам, снял со своего пальца золотое кольцо своей матери и молча надел его на мой палец. Мы посмотрели друг на друга и долго молчали. Итак, моя добрая Клементина, я не сомневаюсь теперь, что детский хор Дрейской церкви скоро пропоет нам брачные гимны. Перед вечерней молитвой я всегда целую кольцо Эмануила. А между тем, я страшусь будущего — оно слишком хорошо.
Поцелуй мадам Дюверне; напомни обо мне нашему священнику и скажи ему, что я надеюсь в день моей свадьбы сделать маленькое приношение в пользу его монастыря».
В тот день, когда произошла описанная Клементиной сцена, де Брион, уходя с улицы Святых Отцов, повстречался с де Грижем.
— Куда вы? — спросил де Брион.
— Я иду с визитом к графине д’Ерми; а вы?
— Я только что оттуда.
— Г-н де Брион, — сказал Леон, пожимая его руку, — считаете ли вы меня достойным вашего участия?
— Конечно, — отвечал де Брион, — и если я могу чем-нибудь служить вам, то вы смело можете рассчитывать на мою преданность.
— Имеете ли вы какое-нибудь влияние на графа? Мне нужно ваше ходатайство.
— Граф меня очень любит — но… в чем же дело?
— Я скажу вам сегодня вечером, если вы мне скажете, где я могу вас видеть.
— Вы найдете меня дома, всегда готового принять вас.
— Благодарю, — сказал Леон, пожимая его руку, — благодарю. В девять часов я приду к вам.
Эмануил всю дорогу думал, желая угадать, в чем бы он мог быть полезным де Грижу, а маркиз около часа сидел у графини.