— Что д’Ерми уже невеста…
— Но знаете ли чья? Самого де Бриона!
— Его! — вскричала с какою-то дикою радостью Юлия. — Когда их свадьба?
— Через месяц.
— Так вот почему, — сказала с горечью Юлия, — он не хочет бывать в нашем дурном обществе.
— Без сомнения, — отвечал Леон, но отвечал бессознательно, как человек, углубленный в самого себя.
— А, господин де Брион! — проговорила Юлия Ловели. — Или я ошибаюсь еще раз, или вы теперь в моих руках!
X
Если бы кто-нибудь мог проникнуть в Юлию и увидеть, что происходило в ней после последней фразы, то был бы поражен зрелищем, столько же странным, сколько и любопытным. Но чтоб это зрелище могло занять зрителя, надобно, чтоб он так же, как и мы, знал бы намерения и идеи, какие были до сих пор у Юлии относительно маркиза де Грижа. Он никогда не церемонился с нею, и теперь, протянув обе ноги к решетке камина и склонив голову на руку, сидел, погруженный в глубокое и печальное раздумье, не имея силы расстаться, с мечтой, которая рушилась так же скоро, как и явилась.
Юлия молча наблюдала за ним некоторое время, казалось, она сама соображала, как поступить ей теперь в отношении Леона. Наконец, определив план своих действий, она подошла к нему, взяла его руку и голосом, которому придала материнскую нежность, сказала:
— Полно, друг, утешьтесь.
— Как! Вы жалеете меня, Юлия?
— Отчего же и не пожалеть вас?
— Это, кажется, не в вашем обыкновении. Впрочем, мое несчастье не так еще велико.
— Конечно, но потеря какой бы то ни было надежды всегда сопровождается страданием.
— И что это мне вздумалось влюбиться в девочку?
— Это пройдет!
— Следовало бы; а между тем я уеду из Парижа.
— К чему? Рассудок может вылечить вас скорее разлуки; тем более что вы не имели еще времени влюбиться серьезно. Общество ваших друзей развлечет вас, и вы забудете это ребячество — иначе нельзя и назвать ваше увлечение.
— Милая Юлия, я никогда не видал вас сострадательною.